На суше и на море - 1978

«Согнать бы всех этих поганцев, бюрократов на Шаман-камень, — кровожадно думал Саша, — кормить тухлой рыбой, поить сточными водами и иссушать западными ветрами. А браконьеров заставить смотреть на эту картину. И все. Успокоился бы священный Байкал, плескались бы в нем безмятежно омули и хариусы, окуни и осетровые, эндемичный планктон и глянцевитые нерпы с потешно изумленными мордахами…»

Расправившись таким образом с погубителями природы, Александр настроился на умиротворенно-философский лад. Он принялся думать о многообразии ландшафтов и множественности животных, которые все-таки едины в земной целесообразности. И не случайно ассоциативный мозг человека всюду ищет аналогий. Вот и в скале этой, которую Саша обходит справа, кто-то увидел колокольню. А еще есть скалы Будда и Шляпа. А Байкал напомнил Чехову кавказское и крымское побережье. Да и сам Саша теперь не мог бы с уверенностью сказать, по берегу какого озера он идет. Потому что точно такие же лиственницы, и сосны, и кедры, и черемуха, и багульник, и можжевельник, и сочные альпийские поляны есть на берегах Хубсугула, брата Байкала, где Саша провел прошлый летний сезон, помогая монгольским геофизикам. Наверное, таковы же берега африканской Танганьики и американского Гурона, которые он никогда не видел. И надо напрячь воображение и представить себе с высоты спутника весь Байкал, а потом вдруг ощутить одновременно засушливый Ольхон и болотистую дельту Селенги, узкую переносицу Святого Носа и стремительный исток Ангары, бешеную сарму и теплый шелонник, становые щели через ледяные поля и хрустальные ежи весеннего льда, пятиметровые волны и все это осветить ярчайшим солнцем и окрасить в глубокие зелено-голубые цвета, и пропитать запахами, для которых у человека и названий-то нет, чтобы осознать, что ты все-таки на берегу Байкала, именно Байкала, единственного и неповторимого озера.

Только муравью все равно, где он — на Хубсугуле, Танганьике или Гуроне. А он, Александр Птахин, — человек, он и частичка природы, и царь ее. И когда Саша дошел до этой мысли, ему стало весело и жарко. Он снял с себя джинсовую куртку и ковбойку, обнажил загоревшую кожу, туго обтянувшую широкую спину и шары бицепсов.

Так он и шел, покусывая сладкую травинку, ощущая плечами тонкое прикосновение теней, разглядывая каждую иголочку на соснах и ловя ноздрями все оттенки хвойного запаха, а чуткими ушами шорох муравьиных ног, пока тропа не вывела его на перевал, с которого вдруг открылось гибкое лукоморье Песчаной бухты. И он заспешил к палаткам турбазы, где его ожидали Наталья и Алина.

5

Отпуск подходил к концу, и Саша решил напоследок порыбачить. Алина, конечно, упросила взять с собой и ее. Но наутро Наталья будить дочь не разрешила.

— И тебе ехать не надо бы, — заявила она, стараясь говорить строго. — Что-то небо на западе странноватое.

— В море не ездят, а ходят, — хриплым с утра голосом сказал Александр. — Перед Алиной будешь оправдываться сама.

И ушел.

Подгоняемый прохладным утренним бризом — «холодом», — он легко выгреб за незримую линию, соединяющую Большую и Малую Колокольни. Забросил удочки с круглыми свинцовыми шариками-грузилами и закурил. Потом выплюнул сигарету: рыба клевала не переставая, и Саша едва успевал обновлять наживку. В короткие секунды передышки он бросал взгляд на запад. Там все было нормально — на фоне мутноватого неба отчетливо вырисовывались вершины Зубчатой горы. Вон Будда, иступленно молящийся утреннему солнцу, вон лихо нахлобученная на сосны и кедры каменная Шляпа. Потом Саша на какое-то время отвлекся, заполняя дно лодки окунями и редкими омулями, и, когда снова посмотрел на небо, испугался.

Над Приморским хребтом клубились снежно-белые облака. От них тянулись вниз и росли с непостижимой быстротой длинные нити, перечеркивая небо и горы вертикальными штрихами. Александр торопливо выхватил удочки, разгреб ногами рыбу и уперся в поперечину. И яростно замахал веслами.

Ковбойка на спине сразу взмокла, глаза слепило солнце и заливал пот. «Успею, успею», — выдыхал он с каждым гребком, стараясь пореже оглядываться. Берег приближался слишком медленно, но все-таки приближался, и, когда до него осталось каких-нибудь сто метров, в напряженную Сашину спину ударил первый порыв береговика. Взметнулась белая водяная пыль, на потемневшей глади озера появились «корзинки» — широкие полосы ряби.