На суше и на море - 1990

— Ипа! — слабо отозвался один из них.

Это меня воодушевило:

— Кокоо! Такуэниа! (Приветствую вас, бабушка!) — сказал я учтиво увядшей старушке.

— Ико! — сразу последовал ответ.

— Эро! Супа! — сказал я малышу, прятавшемуся за свою маму.

Однако он отказался отвечать.

Необескураженный, я собирался продолжить имевшийся в моей записной книжке перечень масайских приветствий для людей разного возраста и пола, как вдруг ко мне подошел средних лет плотный человек воинственной наружности.

— Апаайя! Супа! — сказал я ему, ожидая услышать от него традиционное масайское: «Ипа!»

Я был приятно удивлен, получив ответ на широко распространенном в Восточной Африке языке кисуахили, которым я свободно владел:

— Джамбо, бвана! (Здравствуй, господин!) Меня зовут Масака. Чем вам помочь?

— Масака, я собираюсь побыть немного в твоей деревне. Давай поговорим об этом с деревенским старейшиной.

— Его сейчас нет. Он ушел в маньяту к мэранам.

Это чрезвычайно заинтересовало меня. Я знал, что мэраны — это масайские воины. О маньяте у меня было довольно туманное представление, как о специализированном населении, напоминающем школу гладиаторов времен Римской империи.

— Где находится маньята? — спросил я его.

Он показал на юг.

— Ладно, завтра мы отправимся туда. А сейчас мне хочется познакомиться с твоей деревней и расположиться на ночлег.

Мы с Масакой миновали один из четырех проходов в колючей изгороди и вошли внутрь деревни, сопровождаемые толпой любопытных. В нос ударил запах навоза и перебродившей мочи. По периметру изгороди располагались прямоугольные хижины с закругленными краями крыш. Их стены были сделаны из сплетенных ветвей и обмазаны навозом, смешанным с глиной. В центре находился загон для овец, огороженный плетнем из колючего кустарника. Площадка между хижинами и овечьим загоном представляла собой «эмбоо» — огромный крааль для скота, занимавший большую часть внутреннего пространства. Сейчас, в конце дня, он был еще пуст. Но, судя по отдаленным звукам, можно было предположить, что приближающееся стадо коров скоро окажется дома. В воздухе роилось невиданное количество мух и облепляло все живое.

В хижинах было не очень уютно. Вход в них был низок. Окна отсутствовали. Из-за удушливого дыма от тлеющих углей очагов было трудно дышать. К этому добавлялся запах навоза, покрывавшего стены и пол. Неожиданно из темноты замычал болезненного вида теленок. Я отшатнулся, ударившись головой о притолоку. Мой первоначальный энтузиазм относительно ночевки в масайской хижине пропал.

— Где можно разбить палатку? — спросил я Масаку. — Здесь немного тесновато.

Он показал на стоящее метрах в тридцати от деревни дерево, крона которого напоминала раскрытый зонт:

— Там, бвана. Я помогу тебе.

Масака, очевидно, имел некоторый опыт установки больших палаток. Ему взялись помогать два соплеменника. Когда все наконец было закончено, Масака спросил:

— Тебе нужен повар?

— Нет, с сегодняшнего дня я буду питаться тем, чем питаются масаи.

Он посмотрел на меня с удивлением.

— Но наша пища состоит из трех компонентов, — пояснил он с серьезным видом, — куле, осарге и энкеринго (что означает — молоко, кровь и мясо).

— Тогда именно это я буду есть и пить.

— Но белые люди не делают этого. Ни один мусункуи[11] ни за что не станет пить свежую коровью кровь, как это делаем мы.

— Принеси мне кровь сейчас же, и я докажу, что говорю правду. — Мы берем кровь у скота только утром, а сейчас я могу угостить тебя свежим молоком.

— Аше! (Спасибо!) — ответил я по-масайски.

Масака посмотрел на меня с удивлением. Затем он удовлетворенно улыбнулся. Это была первая масайская улыбка, подаренная, мне. И нужно сказать, что она была весьма приятной, несмотря на отсутствие нижних передних зубов.

_{Воин масай}

Десять минут спустя мы пили из одной миски, сделанной из тыквы, очень жирное, цвета слоновой кости молоко. У него был слегка кисловатый привкус, по-видимому, потому, что масаи моют все сильно пахнущей коровьей мочой. Вкус молока был несколько необычен, но я осушил калабаш с неподдельным наслаждением. Это была моя первая важная попытка приобщиться к жизни масаев.

После этого мы пошли к большому костру — энкима, сложенному метрах в тридцати за деревенской оградой. Там в окружении сидящих на корточках старейшин я озадачил своего нового друга вопросом:

— Как происходит церемония посвящения в воины?

Вопрос оказался слишком сложным для него. И ответ я получил после многочисленных бесед с ним и его соплеменниками.

_{Масайская женщина с ребенком}