На тихой улице

– В последнее время ты постоянно спрашиваешь, что со мной случилось. Ну, типа, где-то уже год. Это, в принципе, тебя не касается, но… в общем, для меня все изменилось… в тот момент. Ну, типа, тот косяк, который ты нашла в январе, а я сказала, что он принадлежал моей подруге. Типа, так оно и было. Мне его кое-кто дал, но я о том, что косяк, который ты нашла несколько недель назад, и правда был не мой. Типа, я понимаю, почему ты сказала все это папе. Пару раз я и сама так думала… просто чуяла.

Я не спрашиваю подробностей. Не спрашиваю, что она имела в виду. При мысли о том, что ее волнует, с кем трахается Финн, у меня ноет сердце. Это меня разъяряет. Но теперь я беспокоюсь только о ней.

– Кто дал тебе косяк? – спрашиваю я.

– В том-то и дело. Мне не хочется тебя злить, но, мам, пойми ты, ради бога! Через несколько месяцев я, типа, официально буду взрослой, так что это просто фигня.

– Ладно, пусть это ерунда, но что именно?

– То, что в январе тот косяк мне дал Калеб Моретти. Ну, он многим давал, и не только это. Он, типа, из тех, к кому можно обратиться за этим самым… – говорит она, и мне не хочется ее прерывать, но я совершенно ошарашена и хватаюсь за сердце.

Пейдж считает своего сына образцовым студентом, бывшим бойскаутом, волонтером с потрясающим послужным списком. Не мог же он быть дилером!

– Что?! В каком смысле «к кому можно обратиться»? – говорю я громче, чем хотелось бы.

Мия вздыхает.

– Мам.

– Нет, я просто… я просто немного… Калеб?! Я не… Так что… Что ты имеешь в виду, конкретно?

– Ну, Калеб говорил, что папа иногда у него покупал, и когда ты нашла в прачечной косяк, я просто сказала тебе, что призналась бы, если б он был мой. Он был не мой. Вот и все, так что…

Мне хочется найти Финна и вцепиться ему в горло, пока он не перестанет дышать, за то, что позволил дочери это узнать, переживать из-за этого. Но я не могу. Больше того, я хочу избавить ее от бремени понимания.

– Так, погоди. Ты говорила о том, как я спрашивала, что с тобой случилось. Я по-прежнему не понимаю, что с тобой случилось, – произношу я, догадываясь, что это еще не все.

Она ерзает на табурете и откладывает ложку.

– Мне он по-настоящему нравился. Да, я знаю, знаю, что он был старше.

Мне приходится проглотить слова, которые хочется проорать: на пять лет! Ну ладно, пять лет – это ерунда в моем возрасте, но девочка-подросток и взрослый мужчина – совсем другое дело, и при этой мысли щеки начинают пылать, хотя я пытаюсь сохранять спокойствие.

– Так ты… с ним встречалась?

– Нет! В смысле… нет. Мы были близки. Дружили, – робко произносит Мия.

– Почему я об этом не знала?

Я ведь знакома с Пейдж практически всю жизнь, и наши дети выросли вместе, хотя, если задуматься, она переехала сюда всего десять лет назад. Мии тогда было семь, а Калебу двенадцать. Он ходил в частную школу. Мы больше дружили как соседи и члены книжного клуба и не ходили друг к другу в гости на семейные посиделки и барбекю. Вообще-то, наши дети почти не общались, пока не повзрослели. Только гоняли по району на велосипедах, но их разделяла огромная разница в возрасте.

– Бога ради, мама! Ничего не было. Он не отвечал мне взаимностью.

– Ох, слава богу, – не могу удержаться я.

– Серьезно?

– Нет. Прости, я просто… Так ты хочешь сказать, что он был торговцем. Верно?

– Ой, да подумаешь, большое дело, – фыркает она, и у меня отвисает челюсть. – Но знаешь, он был потрясающим и хорошим. Все эти дела были совсем не в его стиле.

– Так ты с ним не встречалась? – требую подтверждения.

– Нет. Мне хотелось, но он встречался с кем-то другим, но… в общем, после его смерти я… Я была сама не своя. Чувствовала себя… виноватой. Не знаю, как объяснить, – мямлит Мия, и я чувствую, как она снова отдаляется, выстраивая защитную стену.

– Почему? Почему ты так себя чувствовала? – озадаченно спрашиваю я.

– Не знаю. Просто я скучаю по нему, вот и все. Мне так хотелось бы ему помочь.

Тут у нее льются слезы, а я застреваю в безумном мгновении: я в ужасе, ведь Пейдж не знает, что ее сын был дилером, а моя дочь чуть не начала с ним встречаться… Но одновременно мне хочется продлить это мгновение, с ее головой у меня на плече. Я вытираю слезы дочери пальцем и заглядываю ей в глаза.

– Мне так жаль, что тебе пришлось самой с этим разбираться. Он был твоим другом, я этого не знала, и ты пережила такое горе, – говорю я и как будто слышу доктора Хиггинса, произнося эти истины. – Но ты не могла ему помочь, да это и не твоя задача.

– Я знаю, – всхлипывает она, глядя на свои ладони. – По вечерам мы иногда сидели на качелях за домом Кинни и… ну, просто разговаривали. Много. До сих пор не могу поверить в случившееся.

Мия пытается взять себя в руки. Так вот почему она так резко изменилась. Она была безответно влюблена, а потом Калеб погиб, и не знаю, что там еще… Может, она принимала больше, чем призналась? Я-то думала, что у Мии просто настал период «я ненавижу родителей», хотя она никогда такой не была, а дочь все это время горевала. Я чувствую себя худшей в мире матерью.

– Не важно, уже все в порядке. Я просто подумала, тебе нужно знать… про тот косяк.