Читаем На войне как на войне. «Я помню» полностью

А что такое эта линия? Лес прорежен широкой прогалиной до самого лесничества и кругом насыпь. Я как был с недостриженной головой, так и остался, они меня сразу же забрали, чтобы я показал место. Мы пошли туда, линия как раз выходила недалеко от деревни в конец леса, там все поросло кустами, в итоге мы вышли на поле, где росла ольха, я не знал, чего они туда хотели пробраться. Оказалось, что полицаи забрали скот в Романове, и как раз по этой линии пасли его, они тут же этих полицаев тихонечко захватили, позабирали оружие. После этого мы забрали скот и пригнали к Ялме, где стояли партизаны в деревне. Как мы скот пригнали, наконец-то достригли меня у одной тетки, но тут партизаны товарища моего арестовали, потому что выяснилось: он был изменником, бежал из отряда и сейчас думал вроде как назад незаметно пробраться. Но его поймали и как изменника Родины расстреляли. Раздели, поставили к сосне, и из пистолета заместитель командира отряда товарищу в затылок выстрелил. Со мной же побеседовал командир отряда Задорожный, в результате меня записали в отряд. Тут не спрашивали, хочу я или не хочу, оставили в партизанском отряде и все. Определили меня в конную разведку в партизанах.


– Как вы в первый раз увидели немца, будучи в партизанском отряде?

– Послали нас в разведку к железной дороге, мы подобрались к полотну, подождали, и вот встал поезд, из одного вагона слез немец, вооруженный, там недалеко стояла будка со связью, мы должны были также и связиста ликвидировать. Причем там был не телефон, а рация. Я увидел, что немец совсем открытый стоит, и говорю командиру группы разведки: «Дайте, я его застрелю». А он знал, что я очень хорошо стреляю, потому сразу разрешил мне. Ну, я раз-два, прицелился и сразу наповал немца сразил, начался переполох, а ведь в помещении связи дежурный был, он выбежал, его я тоже пристрелил.

Вообще же в конную разведку мы ходили часто, через каждые 4–5 дней, хотя бывало и такое, что только через неделю отправляли. В группе разведки постоянного состава не было, посылали по пять, по шесть, примерно до десяти человек, но могли даже по четыре или вообще вдвоем отправить. Меня определили в отделение, в котором было девять человек, а во взводах отряда по 80 человек или меньше, где как. Всего в отряде насчитывалось 1500 человек, мы как разведчики постоянно общались с командиром отряда и начальником штаба Поляковским, политрука же группы даже не видел. Вооружен я был автоматом и гранатой РГД, также ножи были, кто какой имел, у одного был домашний кинжал, которым свиней резали. Кто как вооружался. Вот воевал я в гражданской одежде, но была обязательно красная ленточка на шапке у каждого партизана. В разведке скучать нам не приходилось, как пойдем, так обязательно встретимся с немцами, мы сразу вступали в бой. Но чтобы мы наталкивались на крупные части врагов, такого не было, ну, самое большое, взвод, причем они у немцев были разные, в одном три отделения, а в другом взводе вообще всего два отделения. Активность партизанского отряда сильно зависела от потерь, которые мы несли в боях, но вот мы в разведке теряли мало людей, и сами стремились к этому, и даже более того, нам всегда перед выходом командир отряда приказывал: «Сохраняйте живую силу, она нам нужна, чтобы до Чехословакии дойти и там с чехами встретиться!» Кормили очень плохо, бывало, зарежем быка, а соли не было, пшено только. Попробуйте со свежим мясом и пшеном сварить суп, да еще без соли – отвратительно и невозможно его есть, раз-два поешь, и рвать тянет. Но если ты поехал в деревню, то Бог тебя сохрани обидеть мирного человека, к примеру, забрать у него буханку хлеба или еще что. Белье ты имеешь полное переодеть, так как нуждаешься, а вот по продуктам запрет. Но мы как зайдем, люди сами нас кормили, и в торбу нам еще запас давали, мы же для них свои были, освободители от немцев. Мирные жители к нам очень хорошо относились, хотя попадались и сволочи, которые до последнего часа оккупации стояли за немцев.

Потом меня перевели из группы конной разведки в подрывники, там мне довелось участвовать в подрыве моста. Дело было так: мы подкрались к объекту, тихо-тихо, как кот к мышам подкрадывается, у нас были финки, автоматы, гранаты, нас хорошо на задание вооружили, и видим двух часовых, понаблюдали и решили снять их в тот момент, когда они проходили в конец моста. Порезали их, подложили две мины и очень удачно мост взорвали, будто и не было его здесь. Всего же мост охраняли шесть человек, остальных мы побили в будке сонных. Вообще у немцев была специальная будка возле каждого моста, они там и сидели, и спали все время. В это время наш отряд дошел по немецким тылам через Польшу до самой чехословацкой границы, недалеко от которой я сильно заболел тифом, оттуда, уже не помню как, попал домой.

Перейти на страницу:

Все книги серии Артем Драбкин. Только бестселлеры!

На войне как на войне. «Я помню»
На войне как на войне. «Я помню»

Десантники и морпехи, разведчики и артиллеристы, летчики-истребители, пехотинцы, саперы, зенитчики, штрафники – герои этой книги прошли через самые страшные бои в человеческой истории и сотни раз смотрели в лицо смерти, от их безыскусных рассказов о войне – мороз по коже и комок в горле, будь то свидетельство участника боев в Синявинских болотах, после которых от его полка осталось в живых 7 человек, исповедь окруженцев и партизан, на себе испытавших чудовищный голод, доводивший людей до людоедства, откровения фронтовых разведчиков, которых за глаза называли «смертниками», или воспоминания командира штрафной роты…Пройдя через ужасы самой кровавой войны в истории, герои этой книги расскажут вам всю правду о Великой Отечественной – подлинную, «окопную», без цензуры, умолчаний и прикрас. НА ВОЙНЕ КАК НА ВОЙНЕ!

Артем Владимирович Драбкин

Биографии и Мемуары / Военная документалистика и аналитика / Документальное

Похожие книги

100 великих интриг
100 великих интриг

Нередко политические интриги становятся главными двигателями истории. Заговоры, покушения, провокации, аресты, казни, бунты и военные перевороты – все эти события могут составлять только часть одной, хитро спланированной, интриги, начинавшейся с короткой записки, вовремя произнесенной фразы или многозначительного молчания во время важной беседы царствующих особ и закончившейся грандиозным сломом целой эпохи.Суд над Сократом, заговор Катилины, Цезарь и Клеопатра, интриги Мессалины, мрачная слава Старца Горы, заговор Пацци, Варфоломеевская ночь, убийство Валленштейна, таинственная смерть Людвига Баварского, загадки Нюрнбергского процесса… Об этом и многом другом рассказывает очередная книга серии.

Виктор Николаевич Еремин

Биографии и Мемуары / История / Энциклопедии / Образование и наука / Словари и Энциклопедии
100 великих кумиров XX века
100 великих кумиров XX века

Во все времена и у всех народов были свои кумиры, которых обожали тысячи, а порой и миллионы людей. Перед ними преклонялись, стремились быть похожими на них, изучали биографии и жадно ловили все слухи и известия о знаменитостях.Научно-техническая революция XX века серьёзно повлияла на формирование вкусов и предпочтений широкой публики. С увеличением тиражей газет и журналов, появлением кино, радио, телевидения, Интернета любая информация стала доходить до людей гораздо быстрее и в большем объёме; выросли и возможности манипулирования общественным сознанием.Книга о ста великих кумирах XX века — это не только и не столько сборник занимательных биографических новелл. Это прежде всего рассказы о том, как были «сотворены» кумиры новейшего времени, почему их жизнь привлекала пристальное внимание современников. Подбор персоналий для данной книги отражает любопытную тенденцию: кумирами народов всё чаще становятся не монархи, политики и полководцы, а спортсмены, путешественники, люди искусства и шоу-бизнеса, известные модельеры, иногда писатели и учёные.

Игорь Анатольевич Мусский

Биографии и Мемуары / Энциклопедии / Документальное / Словари и Энциклопедии
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное