На Востоке

Луза и Ван Сюн-тин, пришедшие раньше всех, составляли сложные напитки, мешая разные вина и сдабривая смесь горчицей и перцем.

— Это от ревматизма, — говорили они друг другу. — Это от головной боли, — и хохотали медленным стариковским смехом.

Хозяина еще не было. Пышный Черняев, тяжело вздрагивая оплывшим лицом, озабоченно носился вокруг стола, передвигая тарелки и что-то уточняя в общем распорядке.

Варвара Ильинична кивком головы велела ему подать себе стул и села рядом с Лузой.

— Это что, вино? — небрежно спросила она.

— Нет, это так себе, опыт один делали, — неясно ответил Луза, далеко отставляя стакан.

— Ну, как? Дождался? — тихо спросила она Василия. — Видал, как народ тысячами валится? Твои-то целы?

— Какое! Землю — и ту узнать невозможно. Где дом стоял — река бежит ныне.

— Зять-то мой… Отличается.

— Как не слыхать! Войну плечо к плечу начинали.

Но разговор не ладился. Варвара знала о Василии Лузе столько же, сколько и сам он, а Луза вспоминал о Варваре Ильинишне ежедневно и как будто уже давно и досыта наговорился с ней о житейских делах.

Выручил Ван Сюн-тин.

— Надо мне одна фабрика исделать, — таинственно сказал он Варваре.

Речь шла о военной мастерской, которую Ван Сюн-тин предполагал организовать где-то в глухих лесах Манчжурии, и ему нужны были опытные люди. Варвара предложила ему прислать партизанских жен на выучку в Сен-Катаяму. А Ван Сюн-тин, говоря, что никаких жен и детей теперь у них нет, все — бойцы, рассчитывал, наоборот, захватить человек тридцать женщин отсюда. И разговор, полный взволнованности, начался, все более оживляясь и разрастаясь. Ван Сюн-тин рассказывал, как приходится строить новую жизнь на полях сражений, как манчжурские крестьяне распахивают окровавленные и дымящиеся поля, как заселяют они брошенные окопы, делят помещичью землю, а Варвара, всплескивая руками и радостно вскрикивая, перебивала огородника рассказами о корейцах, точь-в-точь похожих на вансюнтиновских китайцев, будто они невзначай, сами того не зная, говорили об одних и тех же людях, об одних и тех же местах. Схожесть рассказов создавала чувство, что все были вместе и никогда не разлучались надолго.

Послушав немного Ван-Сюн-тина, Ольга разыскала Чаенко и стала расспрашивать его о Шершавине, но узнала немного. Узнала, что жив и здоров, хорошо бьется, по-прежнему азартен, по-прежнему трудно выносим в работе и что если ему, Чаенко, сейчас не удастся привезти десяток передвижных рации, то неизвестно, что Шершавин с ним сделает.

В это время вошел Осуда и громко крикнул шедшему за ним Ю Шаню:

— Слово даю, дам!

— Триста?

— Триста.

Бросив беседу с Варварой Ильинишной, Ван Сюн-тин подскочил к Осуде.

— Куда триста?

Он остановил входящих Ю Шаня, Шлегеля и Чэна.

— Я пустил двадцать танковых моторов на маслобойках и мельницах. Я пустил десять моторов на золотых приисках. Машины, делающие окопы, роют оросительные каналы. И такой был у нас уговор, Чэн, помнишь? Ты тоже помнишь, Ю Шань? Все, что кончило воевать, люди и вещи отходят ко мне. Разве у нас не было такого уговора?

Шарахаясь от пронзительной речи Ван Сюн-тина, Шлегель пытался пройти к столу.

— Совесть надо иметь, — сказал Ю Шань. — Разве ты и так не берешь всех раненых, способных двигаться?

Он отстранил от себя Ван Сюн-тина и взял под руку Марченко, которого уже держал за плечо Шуан Шен. Потряхивая золотыми кудрями с чуть заметной седой искрой, Марченко улыбался и говорил:

— В этом квартале, честное мое слово! Обоим отгружу, честное мое слово! Утроим, учетверим план — и стройматериалы у вас будут.

В комнате стоял такой шум, что говорить, не повышая голоса, стало невозможно. Теперь уже все кричали, как перед большим собранием на открытом воздухе.

Гаврила Янков, обнимая и целуя Варвару Ильинишну, громко убеждал Чэна, что ледяные плотины себя полностью оправдали и что если Шлегель даст холодильный завод, то за гидростанцию он, Янков, ручается определенно.

К Ольге подошел Хаяси, крепко пожал ей руку.

— Кажется, я возвращаюсь в Японию, — сказал он по-английски. — Я буду помнить вас. Вы много сделали для наших ребят.

Ольга не успела ему ответить: раздался властный металлический голос Шлегеля:

— За стол! Варвара Ильинишна, слово!

Гости, не договорив о делах, шумно усаживались за стол и, поглядывая на Варвару, приступали к еде. Сидеть, ничего не делая, они были не в состоянии.

Варвара Ильинишна встала, засучив рукава и оглядывая затихший стол.

Вот сидят рядом: безусые и седые, командиры и председатели, подпольщики и рыбаки, и за каждым из них стоят люди, товарищи и ученики. За каждым из них стоит жизнь, какой хватило бы на десятерых. За каждым из них стоит будущее, какого никогда не знал человек на старой, запущенной земле.

— Выпьем за советскую власть, что она из нас сделала! — сказала Варвара. — За советскую власть!

Помолчала, подумала.

— Да вот за тех, кого еще нет с нами, кого завтра увидим, — и кивнула в сторону окна.

За окном, на узкой и шумной улице, неистовствовал народ.

Кто там пел и кричал острым и нервным голосом?

Кто в эту ночь увидел будущее?