На Востоке

Якуяма вошел в фанзу поселкового старосты Губина, о котором слышал, как о человеке смекалистом и идейном. Фанза была темна и грязна.

— Русские могут жить иначе, — сказал Якуяма подошедшему Губину.

— Душа не тем занята.

— А чем занята ваша душа?

— Все как бы считаем себя на временном жительстве, все глядим реку: не время ль переезжать в родные дома?

— И когда же рассчитываете переезжать? — с вежливой ненавистью спросил японец.

Губин развел руками.

— Боремся изо всех сил, отвлекаем на свою сторону кое-кого…

— Как отвлекаете? Расскажите.

Губин отошел к окну, пригласив с собой Якуяму.

— Вот наши листовки, прокламации. Завязываем сношения с колхозниками, вербуем себе помощников…

— Уже много навербовали? — спросил Якуяма, не прикасаясь к листовкам.

— Намечается кое-что, — ответил Губин, весело поглядывая на капитана.

— Уже много намечается? — спросил японец.

— Да как вам сказать, начальник…

— Я не знаю, как сказать. Это вы должны знать, как сказать. Я только спрашиваю: много ли намечается?

Губин умно взглянул на него и ответил, не смутясь:

— Вы, начальник, обо всем спросите вот господина Ватанабэ. Я, собственно, техническая рука.

— Я спрошу и его. Но сейчас — вы. Точно, прошу вас.

— Перешли двое, — ответил Губин. — Воронков да Козуля, колхозники.

— А сколько красноармейцев, командиров? Сколько колхозов сожжено? Сколько мостов испорчено? Что?.. Покажите листовки. Кто это сочинял? Вы, Ватанабэ?.. Я сообщу, что вы ненужный дурак.

Он прочел листовку и рассмеялся.

— Это нарочно? — спросил он Губина.

— Текст простой, ясный, — глядя в окно, ответил Губин.

— Читайте вслух.

Оглянувшись на Ватанабэ, Губин стал читать прочувствованно, с выражением:

КРАСНОАРМЕЙЦЫ!

Господа красноармейцы! Вы до каких пор хотите потерпеть вашей ядовитой жизни в СССР (Союз скверных сумасшедших рабочих), а именно в темной точке? Пора покидать ее.

Не подумаете ли вашу работу каторгой, да это настоящая каторга. Несмотря на вашу работу, но мало хлеба дает. Жизнь не только в СССР, но она везде. Особенно в нашей территории.

Вступить в нашу территорию легко без паспорта. Убегите и придите!!

Наша страна — страна Манчжу-Го — хлебосольная и гостеприимная. У нас столько много кушаний, сколько вы хотите, которые вступают.

Теперь эта доля ждет вас уже долго.

Белый хлеб! Масло! Молоко!

Как живет русская национальность в Манчжурии? Она под крепким поддержанием Власти!

Вы господа! Покидайте свою теперешнюю жизнь и к нам придите!

Ей-богу! Мы с большой радостью встретимся Вас красноармейцем!

Наша страна урожайная и спокойная, и здесь Воля и Справедливость!

Все эти принадлежит не чужим, но Нам.

Господа! Красноармейцы убегите и вступите!

Русское Национальное Общество в Санчаго.

1933 год.

— Человек, прочитав такую бумагу, придет к нам? — спросил капитан.

Губин задумчиво и вместе с тем испытующе поглядел на мягонькую, шелковистую листовку.

— Что ж, — сказал он, — вполне возможное дело, что и придет. Раз ему там жить плохо — возможно, что и придет.

— Вы сколько получаете у нас, Губин? — И, получив ответ, покачал головой. — О, много! А сколько раз ходили на советскую сторону? Ни разу? О-та-та! Позовите ваших людей.

Минут через десять в избу ввалилось шесть человек посельчан, бежавших от большевизма и причисленных к «Бюро пограничных справок».

— Вы получаете жалованье и имеете долг работать, — сказал им капитан на ломаном русском языке. — Граница — это война. Вы на военном учете. Но вы не работаете хорошо, нам как было бы полезно. Перевожу вас на жалованье по операциям. Кому не нравится — скажите и уезжайте с Иисусом Христом, богом вашим, в двадцать четыре часа с границы. Надо действо. Я намечу проверить вас несколькими диверсиями, то есть вы кое-что научитесь подорвать и подосжигать.

Воронков поднял руку.

— Пишите — я не согласен. С этим Лузой, дьяволом, путались, теперь еще — скажи, пожалуйста, — мосты какие-то взрывать!

Ватанабэ, подскочив, пояснил, что он разработал диверсию: выкрасть из колхоза «25 Октября» Лузу, активиста и бывшего партизана, который организует пограничных охотников, дружит с китайской сволочью ж теперь разводит на границе сторожевых псов. Этот Луза недавно чуть не убил Воронкова, реквизировал их избы и разогнал родственников.

— Акт личной мести? — спросил капитан. — Не возражаю. Но это личное их дело. Не возражаю сверх плана.

Он уехал, не попрощавшись, а через день прислал условия: за выполнение задачи триста иен. В бумаге перечислены были задания первой очереди: ликвидировать председателя колхоза Богданова, начальника укрепрайона Губера, комиссара Шершавина, инженера Зверичева, секретаря районного комитета партии Валлеша.

Поселенцы от новых условий отказались и послали жалобу в «Братство русской правды», подробно объяснив, чего от них требуют и на что они были бы согласны (поджечь сено колхоза «25 Октября», убить или выкрасть Лузу, по отравить псов на ферме).

Через неделю приехали в поселок барон Торнау, братчик, с бывшим офицером Вересовым, тоже братчиком, и разъяснили, что условия капитана Якуямы приняло на себя братство, а посельчане пусть живут, как жили.