На затонувшем корабле

— Насколько мне известно, отношения буфетчицы со старшим помощником серьёзны и, вероятно, закончатся браком, — ответил Арсеньев.

Ошеломлённый этим известием Подсебякин не сразу нашёлся.

— Вы капитан. Вы отвечаете за все! — хрипло вскрикнул он, покраснев. — Как вы могли допустить? Ваш экипаж разложился. — Сухонькими, дрожащими пальчиками Григорий Иванович втискивал в свой чёрный мундштук сигарету, рвал её, доставал другую, опять рвал. Табак сыпался ему на грудь, на колени.

— Что я допустил? — возмутился Арсеньев. — Если два человека полюбили друг друга, то… В этих делах, товарищ Подсебякин, капитан не властен.

— Мы люди государственные. Мы отвечаем за все… — ослабев, бормотал Григорий Иванович.

* * *

Плотно пообедав в кают-компании, Григорий Иванович достал из чемодана бутылку коньяку, снял обувь и улёгся на мягкий диван. Он благодушествовал, пошевеливая пальцами в ярких полосатых носках. Подсебякин размышлял: «Почему каблуки моих башмаков всегда стаптываются внутрь? Непонятно! Есть же люди, у которых каблуки почти не стаптываются или стаптываются в другую сторону. Ляля смеялась над моими башмаками». Вспомнив её крупное тело, Григорий Иванович улыбнулся, мысли приняли другое направление.

Корпус теплохода мягко и часто подрагивал. Пепельница, пачка сигарет и карандаш на столе чуть-чуть шевелились. Непрерывная работа дизель-динамо мешала Подсебякину сосредоточиться. Его беспокоили и обычный в порту деловой шум, пароходные сирены, гудки автомашин, меланхолический звон портальных кранов.

Григорий Иванович потягивал коньяк, курил сигарету и мечтал… Ему представлялось, что он могучий центр. Вокруг вращается остальной мир. Его обступают люди, много людей: серые, плоские личности, все на один манер. Разница только в анкетах, характеристиках, справках — ведь на лицах у людей ничего не написано. Он, великий и мудрый Подсебякин, раздаёт всем анкеты, проверяет их, перепроверяет. Составляет характеристики, назначает на должности, увольняет, выносит выговоры, объявляет благодарности и чувствует себя крепко, как гвоздь в дубовой доске. Кто-то выполняет план, страдает, суетится, нервничает, а он всегда спокоен. Его обязанность знать про каждого всю подноготную. Он изучал человека с увеличительным стеклом, каждую болячку, какой-нибудь мелкий прыщик рассматривал долго и пристально. И нет нужды, что болячки исчезли давно с живого тела, они навсегда оставались на бумаге. «Чем лучше узнаешь человека, тем он делается гаже, — любил говорить Подсебякин, вздыхая. — Нам, работающим с людьми, трудно найти порядочного человека. Слишком хорошо мы знаем свои кадры. Мы люди государственные…»

Пока Арсеньев плавал, Подсебякин не терял времени: из тёмных закоулков, из-под семи замков он добывал порочащие Арсеньева сведения и каждой мерзкой бумажке радовался, словно дорогой находке. В руках Подсебякина оказался даже подленький донос двадцатилетней давности одного из однокурсников Арсеньева по мореходному училищу. Подсебякин делал все тайно, без шума, надёжно пряча документы в большой стальной сейф в своём кабинете. Уходя домой, он присургучивал дверцу ящика. Наконец документ был составлен. Заявление Мамашкиной и рапорт Брусницына помогли завершить этот труд. Он долго носил «справку» в синей дерматиновой папке с карманчиками и надписью «К докладу» и, наконец, при удобном случае подсунул начальнику пароходства.

Лобов внимательно прочитал и вряд ли поверил хотя бы слову — ведь он учился вместе с Арсеньевым. Вся жизнь Сергея Алексеевича прошла на глазах Лобова. Но перед ним бумажка, документ, напечатанный на машинке. А с бумажкой хочешь не хочешь, а приходится считаться.

— Откуда все это? — Лобов вздохнул и брезгливо отодвинул справку.

— Не беспокойтесь, Василий Сергеевич, источники информации самые надёжные. — Подсебякин многозначительно и преданно посмотрел начальнику в глаза.

— Если вы предлагаете лишить Арсеньева паспорта моряка, я — гм… гм… — буду возражать.

— Нет, что вы, Василий Сергеевич, пока об этом разговора нет. Я так, на всякий случай, решил вас познакомить. Это, знаете, моя обязанность. Арсеньев плавает капитаном за границей… Мы с вами люди государственные. Иногда жалко бывает человека, но, что делать, сердце у государственного человека должно быть в голове. Мозг растёт — сердце сохнет.

«Когда надо будет, ты подпишешь эту характеристику, — внутренне торжествовал Подсебякин. — Я составил, а ты подпишешь».

— Ах, так! Гм… гм… Ну хорошо. — Начальник пароходства ершил редкие бесцветные волосы.

Подсебякин полагал, и не без оснований, что «артиллерийская подготовка» удалась.