На золотом крыльце сидели

Я старалась не привыкнуть к этому счастью, чтобы надольше хватило. Мы по крестьянскому воспитанию были бережливы к радостям: с тарелок выедалось дочиста, а новая одежка не покупалась, пока старая не снашивалась дотла.

Но уже мало было, не хватало. Я прокрадывалась пальцами под его рукав, к запястью, и в этом была жуткая, хотя и безнаказанная рискованность. Когда он делал то же самое — я не могла выдохнуть и замирала на вдохе.

Глазами мы не могли повторить той близости, до которой дошли наши руки. Глаза, столкнувшись, робели и убегали в сторону. И только еле заметное движение улыбки подтверждало: да, это я, это моя рука соединялась с твоей в той кромешной темноте.

Мы не говорили никаких слов. Молчали.

И больше мы ничего не успели.

* * *

Родилась я девка глупая,

Неразумная.

Спасибо, нашлись люди добрые,

Научили меня, что к чему.

До меня уже все разведали

И на все вывели правило.

И теперь я живу, не смешу людей,

Всему научилась, на них глядючи,

И без горя или радости не плачу.

А все-таки интересно, как же она так стояла в воде? Да... Еще и коса. Скорее всего, показалось.

Мама рассказывала, что, когда была девочкой, слышала пластинку, называлась «Китайская серенада» — и много дала бы, если б снова услышать, но, видно, не придется. И вот прошло пятнадцать лет, мне случайно попалась пластинка с архивными записями тридцатых годов. Там была «Китайская серенада». Я поехала к своей маме. Она не вспомнила ни пластинку, ни того, что пятнадцать лет назад еще помнила ее.

Но это все так...

Славка Аксенов был на два класса старше меня. Он был лидер, комсорг, он понимал толк в правилах жизни. Я перед ним уважительно трусила.

Он сказал без запинки:

— Все дружат. Девчонка должна быть года на два моложе. Ты, конечно, лучше всех из младших девчонок. Ты мне нравишься.

Я не знала, что можно говорить такие слова. Но Славке виднее. Я и после на него полагалась: он был крепкий, авторитетный, школа им гордилась. У него были часы на левой руке — он покупал мне билет в кино и смотрел на свои часы, дожидаясь меня у клуба. Он жестко встряхивал прямыми волосами. Он поступил потом в военное училище.

Когда Славка сказал мне: «Я тебя люблю» — это мы уж год, как дружили, и пора было начинать целоваться, — я, подчиняясь логике момента, ответила: «И я тебя тоже», как полагалось, и ради особой важности случая снизила голос на полтона — по-моему, безукоризненное исполнение. Все как у людей. А ведь сначала я от него бегала, пряталась, когда он сказал, что положено дружить. Но он, кстати, не обиделся. Это, оказывается, тоже было положено — девушке гордиться, а парню быть настойчивым.

Про Толю он, конечно, ничего не знал.

Никто не знал.

В тот день я чуть не опоздала в кино. Когда я зашла в зал, все уже были на местах, и вот-вот погасят свет. Я сразу увидела Толю, я подошла и села рядом с ним, нарушив все предосторожности.

А свет все не гасили. Толя покраснел.

И тут-то подошел Славка Аксенов, с прямым чубом, с часами на руке и со своей мужской настойчивостью. «А ну брысь отсюда!», — сказал он Толе по-братски и от общего благодушия хотел даже щелкнуть его в макушку, но не успел — так быстро и покорно Толя поднялся и пошел себе на другой ряд. Он был маленький мальчик, мы учились в шестом классе.

Я зажмурила глаза. Чтобы притвориться невидимой. И чтобы пропустить, не видеть.

Славка уже по-хозяйски усаживался рядом, и тут позади себя я услышала презрительный смех Павлухи Каждана и его голос. «Слабздень», — сказал он.

Может быть, он сказал это про Толю. А может быть, вообще сказал кому-нибудь рядом о чем-то другом.

Сейчас-то я знаю: он сказал это про меня.

Погас свет, Славка наклонился и доверительно прошептал: «После кино я пойду тебя провожать. Не вздумай удрать». И сгреб мою руку, чтобы по всем правилам, держась за руки...

Я с того самого мгновения знала: руками не соврешь, выдадут. Безошибочно.

Впрочем, нет, это я только теперь знаю: по воспоминанию того мгновения.

Я вырвалась и пересела на другое место, защищенное с обеих сторон. Не к Толе.

И никогда после не рассказывала Славке, кого он согнал в кино с места рядом со мной и что он наделал.

Или я.

* * *

В одиннадцатом классе в школу на вечер встречи приехал Верховой. Он был уже инженером, кибернетиком. Бывших выпускников приехало человек десять. Их усадили перед нами на сцене, они по очереди выходили к трибуне и каялись, что недостаточно серьезно относились к учебе, о чем теперь сильно жалеют.

Призывали нас не повторять их ошибок. Верховой тоже каялся.

Перед вечером я сказала своей двоюродной сестре Наде: «Пошли на вечер встречи с выпускниками. Твой Верховой приехал, говорят».

— Что мне там делать, — ответила Надя. — Они ж все ученые, а я доярка.

И она усмехнулась с презрением, противоположным ее словам.

Она была замужем за шофером, дети у них не рождались.