На зоне

– Не надо было оказывать сопротивление при задержании, господин Игнатов. Вы же та-акой со-олидный человек, респек... табельный бизнесмен, – полковник все больше и больше распалялся, его лицо исказила злобная гримаса. – Бизнесмен херов! Разворовываешь Россию, блядь такая, по бревнышкам растаскиваешь, сука! Попадись ты мне лет двадцать назад – я б тебя, блядь, в бараний рог свернул. А ща, бля, демократия, права человека – попробуй тя тронь. Вон, рожу отъел, на «мерседесах» катаешься, икру жрешь, падла, по америкам разъезжаешь! А я тридцать лет на Советскую власть горбатил – что я получил? Гайдаровские, блядь, реформы, чубайсовские приватизации! У меня на книжке десять тыщ лежало! Куда все делось? Ясно куда: к тебе, сука, в карман! Да к приватизаторам херовым! Молись, блядь, на генерала... – Он осекся, вспомнив, видимо, что имен упоминать ему не следует. – Живым приказал тебя передать. А то я б тебя, гада вонючего, прямо в этом кабинете по стенке размазал. И рапорт бы написал – что ты хотел завладеть моим табельным оружием... И все, понял, говнюк?

Полковник Хвощ тяжело дышал, его мясистое лицо побагровело. Но он как-то успокоился, точно освободил душу от тяжкого бремени.

– Ненавижу я таких, как ты, понял? – прохрипел он тихо. – Игнатов, Пархатов, Говнятов – мне все одно – не для того мой дед революцию делал, не для того мой отец Отечественную прошел, не для того я тридцать лет в органах оттрубил верой и правдой, чтобы пришел ты и все обосрал...

Он поглядел на своих мордоворотов и бросил:

– Сейчас за ним приедут. Минут через десять.

Время текло медленно. В кабинете висела мрачная тишина. Тикали ходики. Варяг взглянул на циферблат. Без четверти семь. Чего же они тянут?

Полковник Хвощ нервно постукивал пальцами по столу. Зазвонил телефон. Он снял трубку и пролаял:

– Полковник Хвощ! – С минуту он молча слушал, и лицо его меняло выражение. – Так, ясно. – В голосе появилась хрипотца. – Вас понял, товарищ генерал. Не подведем. Все будет чисто.

Положив трубку, полковник метнул быстрый взгляд на Варяга, потом окликнул одного из своих парней:

– Слышь, все меняется. Ситуация изменилась. – Он пальцем поманил парня к себе, тот послушно подошел и наклонил голову над столом. Полковник зашептал ему в ухо. Что-то нарисовал на листке бумаги.

В дверь постучали. Охранник в черном щелкнул замком. Вошли двое. Варяг сидел спиной к двери и только по звуку мог догадываться, что происходит.

В следующий момент ему на голову обрушился чудовищный удар. Еще один. Потом он потерял сознание.

ГЛАВА 16

Уложив сына в постель, Светлана прошла в гостиную. Некоторое время она бесцельно бродила по комнате, задумчиво останавливаясь перед висевшей на стене картиной, изображавшей уютный московский дворик. Она купила эту картину у какого-то никому не известного художника, еще когда вместе с Владиславом жила в Москве, когда и думать не думала, что ей придется покинуть родину. Но, уезжая, взяла с собой именно ее, как будто чувствовала, что там, на чужбине, именно эта вещь будет ей так необходима. Она увидела что-то особенное в этом дворике, освещенном зимним закатным солнцем, которое окрасило в теплый розовый цвет по-московски грязный снег. Несколько старинных, похожих на купеческие, домиков темной стеной закрывали небо, и только наверху чуть видна была его полоска – алая, с золотом, с блестевшими в умирающих солнечных лучах маленькими луковками церкви. В центре дворика стояла брошенная кем-то машина, чернели темными провалами окна, а возле подъезда, чуть заметная в вечерних сумерках, светлела одинокая человеческая фигура.

Тогда, в Москве, Света купила эту картину механически, даже на задумавшись над тем, что же ее привлекло в ней. Она просто понравилась ей, и все. Цвета, композиция – во всех этих тонкостях Светлана никогда толком не разбиралась, но чувство прекрасного было присуще ей с детства.

Сейчас, сидя в своем шикарном американском доме, она часто ловила себя на том, что, оказавшись перед этой картиной, невольно задерживается возле нее, чтобы вновь и вновь испытать это странное чувство, нечто вроде сладкой печали, радости и одновременно тоски, от которой сердце, сжавшись вначале, начинало сильно колотиться потом. Раньше она никогда не испытывала ничего подобного. Разве что в детстве, потому что иногда ей казалось, что чувство это ей знакомо – оттуда, из далекого прошлого, когда все было просто и ясно, когда она жила в маленьком северном городишке, когда были родители, способные защитить ее от всех невзгод, и мир был прекрасным и загадочным, полным невероятных приключений и надежд.

Когда однажды она поделилась с Владиславом своими переживаниями, он внимательно посмотрел на нее и вдруг усмехнулся. Она даже обиделась, подумав, что он смеется над ней.

– Ну чего ты усмехаешься? – запальчиво спросила она. – Можно подумать, что тебе это чувство знакомо!

– Знакомо, – без тени улыбки отозвался он. – И не только мне. Но и многим другим людям. Это чувство называется ностальгией. – Он улыбнулся наконец: – Слышала о такой?