Набат. Агатовый перстень

Он весь дрожал не то от холода, не то от пережитого испуга.

Река снесла плот вниз. Огни факелов чуть мерцали где-то очень далеко вверх по реке. Гриневич и Шукур долго пробирались среди зарослей, скал, осыпей, пока вышли на берег против кишлака Ширгуз.

—  Здесь, — сказал Шукур-батрак.

—  Почему ты думаешь? — удивился  Гриневич. Другой берег тонул во тьме. Ни пламени факелов, ни огоньков фонарей.

—  Ты не ошибся?

—  Нет, — уверенно ответил Шукур. — Вот здесь хи­жина наших чабанов. Он показал на мазанку, кое-как сложенную из плитняковых глыб.

—  Где же все? — спросил вслух Гриневич и навёл бинокль на другой    берег... Но в стёклах шевелились только чёрные и серые пятна. Высоко наверху, очевидно, в домике кишлака, чуть теплился огонек. Река глухо ре­вела, ворочая по дну камни и гальки. Холодом тянуло от воды.

—  Ну, я пошел, — сказал Шукур-батрак.

—  А куда? — встрепенулся Гриневич, стараясь превоз­мочь озноб. В промокшей одежде он продрог на ветру.

— Пойду к Жилищу Дивов. Оттуда поплыву... Отсюда нельзя... снесёт далеко.

Промолчав, он прибавил:

—  Раз... раз. Возьму красавицу и приплыву.

—  Ну, давай, действуй, помогай. Ты молодец, отбла­годарим тебя.

—  Э, мне денег не надо. — Ты человек от Ленина! Я тебе помогаю от всего сердца, потому что ты человек Ленина,

Дрожа в мокрых лохмотьях, отбивая дрожь зубами, Шукур-батрак пожал закоченевшей рукой руку Гриневича.

—  Я быстро.

Он побежал по берегу вверх по реке и вдруг вернулся.

Командир! я их перевезу... а потом… можно мне с вами?..

—  Куда же?..

—  Пусти меня в Красную Армию... Мне теперь нель­зя жить в Шургузе.

—  Почему?

—  Ала... Родственники Алакула.

—  Что? Какие родственники?

—  Они станут мстить.

—  Да ты говори яснее.

—  Алакул был очень старый, совсем старый... Жизнь его достигла предела... и я... его...

— А, — понимающе протянул Гриневич. — Хорошо, я возьму тебя... Беги только скорей.

Обрадованный Шукур-батрак убежал по берегу вверх по реке. Время шло. Однако сколько ни смотрел Гриневич, он так и не мог разглядеть на поверхности всё ещё озарённого луной Вахша гупсара с Шукуром-батраком.

На противоположном берегу у переправы незаметно было никакого движения.

Время тянулось ужасно медленно. Луна обошла не­босклон и скрылась за вершинами гор. Стало совсем темно.

Потух и огонек в Ширгузе.

Несколько раз Гриневич вскакивал и, продираясь сквозь кусты, карабкаясь по камням, шёл вверх по бе­регу.

Снова он возвращался к переправе, напряжённо вглядывался в поверхность реки, в берег на той стороне.

Ни огонька, ни звука.

Гриневич понимал, что ему надо спешить, что надо искать красных конников, что он как командир бригады не может, не имеет права задерживаться здесь.

И не мог уехать.

Он ничего не понимал, строил самые невероятные предположения. Все могло случиться. Утонул Шукур-батрак? Басмачи ворвались в Ширгуз? Что же случи­лось на самом деле?

Светало.

Тяжело шагая свинцовыми ногами, Гриневич пошёл к коню, пасшемуся на луговине, отогнал его в заросли боярышника и залёг сам.

Когда окончательно рассвело, он долго изучал пере­праву, берег, кишлак в бинокль.

—  И всё же он так ничего и не обнаружил. Переправа оставалась пустынной. Никто не показывался на тро­пинке, ведшей в кишлак.

Шукур-батрак, Жаннат, Кузьма  исчезли.

Глава пятнадцатая. ПУТЬ НА КАБАДИАН

                                                                   Пламя  костров сигнальных

                                                                   спорит ночами со тьмой.

                                                                                      Ду Фу

                                                                   Почему  ты    и  ненавидишь, 

                                                                                                  и  со­чувствуешь,

                                                                   Почему ты  и  соболезнуешь,

                                                                                                  и  враждуешь?..

                                                                                        Шехиди

В живот сквозь тонкую материю больно вонзались комья серой глины и неведомо откуда взявшиеся здесь в мёртвой степи черепки красной посуды. Глина и череп­ки к тому же сильно раскалились.

— Чёрт, — шепнул доктор, — в животе всё сейчас закипит.

— Тс-с, — не сказал, шевельнул только губами Юнус, — смотреть надо.

Вжавшись, насколько было можно в землю, пахнув­шую полынью и овечь-им помётом, и не отрывая подбо­родка от углубления, в котором копошились муравьи, доктор всё смотрел и смотрел вперёд, смотрел и, откро­венно говоря, ничего не видел такого, из-за чего стоило бы терпеть невыносимые страдания, обдирать руки и колени колючками, жариться, точно на сковородке, на се­мидесятиградусной жаре.

—  Чего мы прячемся, — пробормотал Пётр Ивано­вич, — сейчас от меня дым пойдёт. А дым далеко видно...

—  Тс-с, — опять шепнул Юнус, — в степи голос по земле ходит... Далеко ходит.