Набат. Агатовый перстень

—  Если я недоволен жизнью, то что я могу поде­лать, — проповедовал он. — Я  не могу, я не смею быть недовольным божьим предопределением — текдиром. А аллах предопределил именно мне, зятю халифа право­верных, взять в руки меч пророка и прийти к вам, о мусульмане, и, поражая беспощадно неверных больше­виков и им подобных, поднять вас, жителей Горной страны, на борьбу за создание великого мусульманского государства. По божьему предопределению, я пришел к вам и, избавляя вас от величайшего греха — впадения в неверие — призвал вас, люди, под знамя пророка, дабы раз и навсегда покончить с нечестивыми большевиками и повергнуть в прах нечестивое коммунистическое учение Ленина.

Все присутствующие в чайхане встали вдруг разом как один.

И это было так неожиданно, что Энвербей замолчал.

Дикими, остановившимися глазами смотрел он на поднявшихся горцев.

Воцарилось долгое молчание...

И вдруг он понял.

Он понял, что горцы встали при имени Ленина.

Да, присутствовавшие в чайхане не поняли, почти ничего не поняли из длинной невнятной речи Энвербея. До их сознания не доходили вычурные, заумные фразы, произнесенные к тому же с сильным турецким акцен­том. Дехкане напрягали внимание, они вслушивались в незнакомые мягкие слова и ничего не понимали. Не дошли до них и изречения из корана, потому что никто не понимал здесь по-арабски.

Они с недоумением и с испугом смотрели на стоя­щего перед ними во весь рост невысокого военного чело­века, разглядывали с интересом и завистью его неве­роятно красивые блестящие сапоги, скучали и тоскливо ждали, отпустят их или не отпустят. Если бы они не знали, что это зять халифа, если бы не кровавые жесто­кости Энвербея, может быть, они и слушать бы не стали этого прищельца, чужого человека из чужой страны, который принёс столько горя, несчастий, бед их мирным долинам. Всё это смутно копошилось в их мозгах тяжелодумов, людей невежественных, неграмотных. Одно для них было ясно: этот большой начальник стоит в блестящих сапогах посреди чайханы и что-то им повелевает делать, а по ту сторону дороги выстроились люди большого начальника и держат наготове винтовки, которые так громко стреляют и так беспощадно убива­ют. Раз так, надо слушать. Он начальник. Надо его слу­шать и повиноваться.

Они сидели, покачиваясь на месте в такт чужим сло­вам, произносимым чужим человеком, согласно мотали головами и начинали даже дремать под свист горячего крепкого ветра, который нет-нет да и врывался под жалкую кровлю чайханы.

И вдруг, словно молния сверкнула: — Ленин!

И безотчетно они вскочили при великом имени. Что? Почему? Зачем? Имя Ленина произнес этот начальник в лакированных сапогах.

Безотчетно они встали, тем самым отдавая дань вели­кому имени, которое знало уже в то время всё трудя­щееся человечество, которое знали и они, таджики горной долины, знали не просто как имя, но как имя великого защитника трудящихся от гнёта и произ­вола.

Вот почему встали почтительно горцы, когда Энвер произнёс имя Ленина.

Поднятая в воздухе рука Энвербея бессильно опу­стилась. Из горла его вырвался неразборчивый, непо­нятный звук, похожий на сдавленное рыдание, вопль негодования. Он сделал два шага по кошме к стоявшим в молчании дехканам. Взгляд его, угрожающий и жесто­кий, заставил их попятиться. Энвер хотел сказать что-то, но вдруг повернулся и, звеня шпорами, побежал по скрипевшим ветхим доскам помоста, соскочил с возвы­шения, бросился к коню, взлетел на него и помчался по узкой горной дороге навстречу ветру, песку, пыли к далеким зубчатым горам...

Бои приближались к Кабадиану. Энвер упорно рвался на юг.

Надежда и умиление объяли умы и сердца обита­телей ишанского подворья. Натерпелись они страхов, когда всемогущий эмир бухарский Сеид Алимхан, поднявший превыше купола небес и сияния солнца зна­мя войны с презренными кяфирами, нежданно-негадан­но бросил на произвол судьбы кабадиганские святыни и дал тягу за реку Аму-Дарью. Святые хранители могил думали тогда, что наступил «страшный суд» — киомат и что демоны в рогатых шапках разорят святыни и истребят дервишей. Но оказалось, что они трепетали зря. Никто их не тронул. Но, увы, тысячу раз увы, разве подобает священному Кабадиану пребывать под пятой гяуров. И весть о приближении зятя халифа с воинством привела всё ишанское подворье в возбуждение чрез-вычайное. А тут ещё к ишану Музаффару приехали от Энвербея послы — турецкие офицеры.