Набат. Агатовый перстень

—  Что бояться нам, у которых совесть чиста! — пробормотал он.

—  Обыскать! — скомандовал Сухорученко. И тут же воскликнул: — Ага,    и винтовочки-то британские, и ре­вольвер. Порядочек.

У схваченных отобрали оружие и повели их в сад местного бая. Подымаясь по каменным плитам к воро­там, Сеид Музаффар вдруг остановился. Он смотрел пронизывающе и страшно на Амирджанова, выдвинув­шегося из-за спины красноармейца.

—  Кто садится меж двух сёдел, у того зад на зем­ле, — проговорил с ненавистью ишан, — недолго будешь ты обманывать и одних и других.

И он быстро добавил что-то, чего Сухорученко не по­нял. Амирджанов мгновенно исчез, растворился в су­мраке.

—  Давай, давай! — зашумел Сухорученко. — Разго­ворчики отставить.  Шухмиться  не позволю. В трибуна­ле наговоришься!

Но комэск напрасно торжествовал. Уже через десять минут он стоял на крыше и со злобой, смешанной с удивлением, взирал на бьющееся море чалм и шапок, запрудивших горбатую улочку перед байским домом. В вечернем воздухе стоял стон от угрожающих во­плей.

Горцы пришли требовать ишана кабадианского.

Ни к чему не привели попытки успокоить толпу. Трубный глас Сухорученко тонул в нарастающем реве. Ворота сотрясались и качались под напором спин и рук.

Хаджи Акбара, вышедшего к толпе, забросали наво­зом и камнями.

—  Ну и баня! Сбесились они, что ли? — спросил Су­хорученко у Амирджанова, спустившись с крыши и зай­дя в михманхану, где дымил костер. Лицо Амирджано­ва так побледнело, что казалось зелёным.

—  Убить ишана! Они ворвутся… освободят. Если не убить, он прикажет нас убить. Ох, если убьём его, нас растерзают.

Амирджанов был вне себя от ужаса, он говорил не­внятно, неразборчиво, сам  не понимая, что говорит.

—  Посади ишана на лошадь, окружи солдатами и давай... скачи из кишлака, — выдавливал из себя Хаджи Акбар. Он сам был напуган. Толстые, рябые от угрей щёки его покрылись пятнами.

—  Скорее! — взвизгнул Амирджанов. — Они сломают ворота. Дайте команду расстрелять. Разрешаю  именем Республики. Мой мандат...

—  Иди ты к... — грубо сказал Сухорученко. Как всегда, опасность сделала его рассудительным. — Твой мандат мне сейчас ни к чему, бумажка!

—  Что? Теперь вы, командир, отвечаете за него. Ес­ли упустите, то...

—  Договаривай!

Он так сказал, что Амирджанов отшатнулся.

Но рёв в кишлаке нарастал.

Вдруг Сухорученко вспомнил. Лихорадочно порыв­шись в кармашке гимнастерки, он достал слежавшую­ся замусоленную бумагу и сунул под нос Хаджи Акбару:

—  Читай!

Уже первые строчки заставили толстяка буквально выпучить глаза.

—  Здесь... те-те... — зацокал он, — вонючее письмо... оружие... инглизы... золото... ой-ой-ой.

—  Перевод давай! — сдавленным голосом, зады­хаясь, выдавил из себя Сухорученко.

Но взрыв криков, треск ломающихся досок застави­ли его выскочить во двор.

—  Пали в воздух! Гони их! — скомандовал комэск бойцам, залегшим на крыше и у ворот. Под гром выст­релов он, весь дрожа от злобы, кинулся к низкому по­мещению в глубине двора. Оттолкнул часового и вско­чил в полутёмную каморку. Посреди неё сидел ишан кабадианский. Несмотря  на  духоту, он зябко кутался в ватный халат. Глаза его взметнулись, и, чёрт побери, мог поклясться Сухорученко, в них метались ироничес­кие огоньки.

—  Обманывал меня, шпион! Ты шпион, сукин сын! — брызгая слюной, прохрипел командир и пома­хал перед самым лицом Сеида Музаффара письмом.

Ишан поднял голову и тягуче, с расстановкой прого­ворил:

—  Сплетня унавоживает кичливый ум. Есть китай­ское правило: на пленника не кричи, пленника не ругай.

В голосе его звучала такая убежденность в своей правоте, что Сухорученко сразу же остыл.

—  Зубов не заговаривай, ты, английская морда.

—  А ты живого англичанина видел?

Сеид Музаффар смотрел так, что Сухорученко по­чувствовал себя провинивщимся мальчишкой.

—  Ты обманщик, — вдруг взорвался он, вновь вспом­нив про письмо. — Ты наврал мне насчёт заупокойной молитвы...

Сеид невольно усмехнулся.

—  Вежливость на базаре не купишь, я зижу. Молит­ва и письмо!  От крика твоего лопается причинная жи­ла. Письмо и молитва! Что понял ты в них?

—  Всё равно ты шпион. И тебе, ваше степенство, каюк.

Ишан кивнул в сторону двери.

—  Слышишь!  Все горы, вся степь явились сюда за­щитить меня.

—  Если они полезут сюда, за твою жизнь я и гро­ша медного не дам.

—  Послушай, командир, ты человек разумный.  Сей­час я выйду на крышу и скажу народу успокоительное слово.

—  Дальше! — с подозрением спросил Сухорученко.

—  Ты Пантелеймона Кондратьевича знаешь? — на вопрос вопросом ответил Сеид Музаффар. — Вижу, знаешь. Ты пошлёшь к нему человека  на самом быст­ром коне с моей запиской.

—  А тем временем эта банда — ворота в щепу и... Нет, уж лучше мы пробьёмся.

—  И лишите жизни ни в чем неповинных людей... Разве хочешь ты, чтобы Красную Армию прокляла вся горная страна? А потом за каждый волосок из бороды ишана кабадианского они потребуют жизнь одного тво­его кзыласкера.