Набат. Агатовый перстень

—  А сахар, что у вас на дастархане, — простонал Хад­жи Акбар с наигранным отчаянием, — я вижу и глазам не верю — он тоже русский? Во всём   исламском мире объявлен газават против неверных. Воины ислама сражаются львами храбрыми с язычниками-большевиками, и вдруг вы торгуете с большевиками и не брезгаете пить чай с погаными конфетами и сахаром, замешанными на поганой свинячьей моче. К величайшему прискорбию вы, братец, забыли про фетву его высочества эмира, запре­щающую под страхом виселицы торговать с Самаркан­дом, Ташкентом. Смерть грозит нарушителям фетвы!

Никогда не отличался Тишабай ходжа храбростью, но от братских упрёков Хаджи Акбара он вспотел и весь сжался. Всё в голове у него перевернулось. Значит, Хаджи Акбар переметнулся к Энверу. Он искоса глянул на дверь, ожидая, что вот-вот ворвутся палачи. От од­ного воспоминания о Батыре Болуше он задрожал. Но, видимо, Хаджи Акбар не торопился, и бай пришёл в себя.

—  Что будет, если узнают о нарушении фетвы? О, я вижу, единственное спасение — в выкупе души и тела, — продолжал явно издеваться Хаджи Акбар.

«Ага, ему нужны деньги. Фетва эмира ни при чем», — мгновенно сообразил Тишабай ходжа.

Баю даже начало казаться, что беда прошла мимо, что змея спрятала жало. Очень добродушно Хаджи Акбар пошучивал, очень искренне расхваливал тишабаевских коней и даже, приметив пробегавшую через двор служанку, пошутил:

—  Э, братец, да ты и бабник, оказывается. Не знаю, красива ли она... те-те... больно плотно, толстомясая, подолом камзола лицо прикрыла, но от наших глаз не укрылись... те-те... её прелести...

Он прервал бессвязные оправдания Тишабая ходжи, вполне искренне отказывавшегося от красавицы, и вдруг сказал:

—  А теперь к делу! Надеюсь, ты не захочешь про­слыть невежливым и жадным и не откажешься вознагра­дить меня пощедрее...

—  О, конечно, конечно, — всё ещё вымучивая на сво­ём кислом лице подобие улыбки, бормотал Тишабай ход­жа, — что касается угощения, то мы готовы... то есть мы уже распорядились...

—  Неужто вы думаете, дорогой братец, что я ехал за двадцать ташей, отвлёкся от государственных дел за блюдо постного плова, а?

Незаметно рука его поднялась, и вдруг, вцепившись в отвороты халата Тишабая ходжи, он заорал:

—  Золото, давай, собака, золото!

Пот снова прошиб бая. Он бормотал молитву, избав­лявшую от грабителей, и с ужасом думал: «Недаром всё утро какой-то приблудный теленок тыкался в створ­ку ворот. Не иначе альбасты-оборотень».

—  Не смей, — взвизгнул Тишабай ходжа, — господин эмир премного нами довольны — мы посылаем ему от на­ших доходов. И господин Энвер-паша премного доволь­ны. Да будет вам известно, уважаемый: немалые суммы нами ссужаются на дело ислама, на священную войну с неверными... Господину эмиру и его хвостам... Не смей!

Чем дальше он говорил, тем твёрже становился его голос, тем больше он смелел...

—  Да, да. Ибрагимбек тоже рады от нас.

—  А что вы скажете... те-те... обожемый братец, ес­ли узнаете, что сам Ибрагимбек послал меня? — вкрадчи­во проговорил Хаджи Акбар и  для убедительности под­крепил свои слова таким тумаком, что у Тишабая ходжи перехватило дыхание. Но сейчас Тишабая трудно было напугать:

—  Да половина войска Энвера-паши на наши день­ги одеты, обуты, вооружены. Да если кто-нибудь из курбашей меня обидит... Ну, знаете, осла,    которого я на крышу затащил, смогу сам и вниз сбросить. Разве Энвер меня даст в обиду! Скорее у ишака рога вырастут, ско­рее у верблюда крылья вырастут.

Он самодовольно почмокал губами.

—  Да с зятем халифа у нас особая дружба. Теперь он преисполнился важности и держал себя уже спесиво.

—  Я вижу, что ты, братец, пошутил, — говорил он, — Я не обижусь. Мы и тебя не забудем. Сказал ты, что те­бе нужны деньги. Мы не откажем в нашей щедрости и вам...  Как говорит пословица: «Ласковой  собаке — мозговую кость». Сколько тебе требуется, скажи... Мы  вам достанем, конечно, под проценты...

—  Проценты... Те-те... С родного брата — процен­ты! — вырвалось у Хад-жи Акбара, и он странно не то всхлипнул, не то усмехнулся. С откровенным и ирониче­ским любопытством  он разглядывал худое болезненное лицо брата, и будь Тишабай понаблюдательнее, он испу­гался бы выражения тёмных острых глаз Хаджи Акбара.

—  Проценты, говоришь?.. — протянул  он. — На  твою пословицу, дорогой, разреши припомнить другую: «Мяс­ник лучшему другу продаёт кости». Не обеспокою ли я вас, многоуважаемый, если попрошу потревожить свою особу.

Он легко вскочил и, схватив за воротник Тишабая ходжу, дёрнул его так, что тщедушное тело брата на мгновение повисло в воздухе. — Осла, говорить, можно втащить на крышу, можно и сбросить... хо-хо! Здорово сказано, господин бай. Да ты понимаешь, что ты мне здесь наболтал! Ты, оказывается, враг Советов, басмач, дорогой братец!

—  Ты... ты...       

—  Да... я командир Красной Армии... меня... те-те... произвел за услуги сам командующий... я... а ты мне про Энвера, про Ибрагима... Да ты понимаешь, одно мое сло­во — и... тебя повесят, дорогой братец. Пошли, — вдруг закончил он.