Набат. Агатовый перстень

Особенно понравилось Петру Ивановичу спокойствие, с каким Юнус поставил на место Амирджанова. Военком в крайнем раздражении ушёл. Даже на спине его можно было прочесть, что он оскорблён, обижен, разозлён.

С возвышения открывался широкий вид на площадь перед мечетью, украшенную громадным чинаром. Однако большая дорога была закрыта вереницей хижин. Только между двумя из них оставался неширокий проход.

Сидевший лицом к этим домам, Алаярбек Даниарбек вдруг странно как-то крякнул, вскочил и бегом бросился в проход. Файзи, Юнус и доктор удивленно смотрели ему вслед.

Почти тотчас послышался за углом шум перебранки, и между домами по-явился Алаярбек Даниарбек. Он вёл под уздцы лошадь, на которой сидел энергично бранив­шийся Амирджанов.

—  Ты сумасшедший! Как смеешь ты! — кричал он.

—  В чём дело? — резко спросил Файзи.

—  Товарищ Файзи, прикажи ему слезть с коня и не ругаться. Ядовитая роса выступает на его языке.

Выяснилось, что Алаярбек Даниарбек заметил, как в проход между хижинами проехал верхом Амирджанов.

—  Зачем он поехал один? Куда он поехал? — серди­то ворчал Алаярбек Даниарбек. — Зачем поехал?

—  Да уймите его, дурака! Болтуна только плеть заставит замолчать, — протестовал Амирджанов,

— Вы зачем выехали, Амирджанов? Ведь я прика­зал никому не отлучаться из кишлака, — сказал Файзи.

—   К тому же дело идёт к вечеру, — заметил доктор, — вас быстро взяли бы на мушку.

—  Во-первых, я не ваш подчиненный, — Амирджанов показал на Файзи, — а во-вторых, что же, я и коня по­поить не имею права?

—  И для этого взял оба своих хурджуна? — точно невзначай бросил Алаярбек Даниарбек.

—  Что ж, по-твоему, я хотел сбежать? — рассвирепел Амирджанов и тут же осёкся, поняв, что сказал глупость. Передохнув, он продолжал совсем другим тоном: — Вы не смеете!.. Он не смеет! — Амирджанов накинулся на Алаярбека Даниарбека. — Я член партии, а ты беспар­тийный, я военком... Да как ты посмел меня тронуть, я тебя...

—  Э, какой умный! Сколько доводов, сколько оправ­даний. Только плохой ты хитрец, Амирджанов. Сто кув­шинов хитрости ты слепил и все без ручки. Вот подожди, дорогой, наступит час — и тебя похоронят, и провожатые уйдут с кладбища, и к тебе явятся два ангела, и тебя до­просят в могиле, выяснят твои мысли...

—  Не смей — взвизгнул Амирджанов, и его обрюзг­лые щеки затряслись, точно студень. Он прыгал на своих коротких ножках, напирая большим животом на Алаяр­бека Даниарбека, но тот ничуть не намеревался усту­пить.

—  А почему ты, господин хороший, воскликнул, уви­дев меня: «Я сгорел», а?

—  Тише, тише, — заволновался Файзи, — не надо, то­варищи. Сейчас ссора для нас хуже чумы. Кругом вра­ги! А вас, товарищ Амирджанов, я прошу не отлучаться в одиночку. Опасно!

Но Амирджанов никак не мог успокоиться. Только подоспевший ужин прекратил спор.

После ужина  с горной лошадкой на  поводу пришёл горец. В руках он держал старенькую берданку.

Горец сказал Файзи: — Я хоть незрелый человек, но я понял — басмачи за баев. А баи жрут жирно и сладко. Но разве живущие на берегу, реки печалятся о тех, кто умирает от жажды в пустыне?.. Я мирный человек, я не держал в руке ружье. Но отец меня взрастил мужчиной. У нас в горах говорят так: «Воспитанный матерью шьет штаны да рубахи, вос­питанный отцом острит стрелы». Дайте мне настоящее ружьё. Возьми меня, командир, я пойду с тобой. До­вольно нам, батракам, плакать кровью.

Файзи взволнованно обнял горца и, обратившись к доктору, проговорил прерывающимся голосом:

—  Я ошибся. Вы видите! Чем юнее, тем мудрее!

— Э, одна капля с неба, ещё  не дождь, — высказал сентенцию Алаярбек Даниарбек.

—  Один это не ноль! — гордо восклийнул Файзи. — Оказывается, и корку сломать можно.

Слова Файзи, страстные, идущие от сердца, растопили корку не у одного только этого горца.

Ко времени выступления следующим утром отряд Файзи увеличился на шесть крепких, здоровых бойцов, готовых бить всех притеснителей и угнетателей.

—  Ты видел лавину в горах? — сказал Файзи Алайрбеку Даниарбеку. — Один камешек, маленький камешек, шевельнулся, сдвинулся, покатился. Он толкнул другой камешек, тот — третий. И смотришь — уже катятся десятки камней, а там сто, тысяча. Так одно слово сердца сдви­нуло другое сердце, а то — третье. И вот уже тысячи сер­дец лавиной огня устремляются вдаль, и уже сердца тад­жикского народа пылают и огненной лавиной сметают со своего пути всех врагов...

Алаярбек Даниарбек пожал плечами и, о чудо, про­молчал. Он был занят, он не спускал глаз с ехавшего впереди Амирджанова, и в его глазах не осталось ничего, от добродушного лукавства. Они горели ничем не при­крытой злостью, способной спалить, сжечь.

Они проехали немного, как вдруг Пётр Иванович обратил внимание на странные знаки, которые ему дедал Алаярбек Даниарбек. Невольно доктор сдержал своего Серого и отстал.

—  Пётр Иванович, — сказал тихонько Алаярбек Да­ниарбек, — а я его знаю. Я его видел на Регистане... в Самарканде. Только он тогда не, был узбеком... Он был русский...

— Что-о-о?!

Ничем не подкрепленное утверждение Алаярбека Даниарбека сразу же открыло глаза доктору.