Набег

Сигурд вернулся в монастырь к середине дня. Монахи уже отслужили обедню и разбрелись по кельям. На дворе Сигурд застал только двух слуг. Один, молодой, рыжеволосый, прыщавый, сидел на чурбаке у входа в хлев. У него меж ног стояла высокая бадья, подле чурбака лежала горкой гнилая репа. Рыжий вытаскивал ее, одну за другой, ловко рубил ножом, сбрасывая в бадью кожуру и гнилые куски. Мякоть он откладывал на постеленную рядышком тряпицу. Второй слуга возился около пристройки, что-то там перекладывал с места на место. Покосившись на Сигурда, он приветливо кивнул.

Идти в сырую пустую келью бонду не хотелось, тем более что на дворе распогодилось, сквозь завесу облаков проглянуло солнце, а теплый ветер дышал весной. Сигурд уселся на оставленную возле ворот скамеечку, где обычно сидел служка, запрокинул голову, зажмурился, подставляя лицо солнечным лучам.

— А правда, что у тебя на севере остались три жены? — потревожил его молодой голос.

Бонд открыл глаза. Спрашивал прыщавый слуга, тот, что резал репу. Он не останавливал работу и даже не смотрел на Сигурда. Сворачиваясь змеей, желтая кожура репы тянулась из его рук к бадье. Пальцы слуги были влажными и красными.

— Правда, — сказал Сигурд.

— И все с тобой живут? В одном доме?

— Со мной. А дом у них свой — женский.

Парнишка покачал головой:

— Не по-людски это как-то — три жены.

— Почему не по-людски?

Парень встряхнул рукой, кожура свернувшись клубком, сорвалась с его пальцев, плюхнулась в бадью. Поковыряв острым концом ножа репную мякоть, слуга пожал плечами:

— Не знаю. Просто неправильно это.

Сигурд усмехнулся:

— Правильно или нет — не тебе судить.

— Оно верно, — покорно согласился слуга. Вытащил еще одну репу из кучки. — А не ссорятся они? Ведь как-никак три бабы.

— Мои — не ссорятся, — сказал Сигурд. Солнце пробило в облаках основательную брешь, стало приятно согревать спину. — Живут дружно, как сестры.

— Забавно, — улыбнулся парень.

Какое-то время они молчали. Обрезки репы падали в бадью, Сигурд наслаждался тишиной и редким ранним теплом. Заметив на штанах застывшую грязь, бонд попытался отколупнуть ее ногтем.

— Водой затри. — Слуга выразительно указал подбородком на бадью у своих ног. Сигруд отмахнулся:

— Само сойдет.

— Оно верно, — вновь сказал парень, а Сигурд подумал, что, должно быть, это его любимое выражение.

— А то отнеси Ингии. Она почистит, — продолжил слуга.

— Откуда она? — спросил Сигурд.

— Кто? Ингия? — Нож соскользнул с гладкого бока репки, мазнул острием по пальцу слуги. Тот охнул, сунул палец в рот, принялся высасывать кровь. Его речь стала невнятной, Сигурд с трудом разбирал слова.

— Говорят, она родом из варгов. Два года назад даны взяли ее в плен, хотели надругаться. А она была гордая — выхватила факел и подпалила на себе одежду. Сгореть не сгорела, но красоту свою извела. Даны бросили ее умирать. Она уверяет, что тогда ей впервые явилась посланница ада. Та шла к ней вся в белом, хотела забрать ее в подземное царство сатаны. Ингия взмолилась о спасении, и Господь снизошел к ее мольбам, заговорив с ней. Его глас спугнул адскую дщерь. А потом Господь сказал Ингии, что скоро мимо того места, где ее оставили, пройдут корабли фризов. Они подберут ее, и если она будет терпеливо сносить унижения и боль, уповая на Господа, то однажды святой человек вернет ей свободу. Все так и вышло — ее подобрали фризы, а спустя еще год выкупил отец Ансгарий. Он крестил ее и дал ей свободу. Но Ингия не захотела возвращаться к язычникам варгам, она предпочла служение Богу.

В Каупанге от заезжих торговцев, особенно западных и южных, Сигурду доводилось слышать подобные истории. Он не очень-то верил в их истинность — одинокому и больному человеку нередко может привидеться то, чего на самом деле вовсе нет. Потом они избавляются от боли и одиночества и начинают все валить на высшие силы.

— Ты в это веришь? — поинтересовался Сигурд у парня. Тот уже вынул палец изо рта и теперь рассматривал его, надеясь обнаружить следы пореза. Долго искать не пришлось — на подушечке пальца снова проступила кровь. Ругнувшись, слуга слизнул ее, вытер палец о штанину и огорченно поглядел на недочищенную гору репы:

— Не знаю. Отец Ансгарий будет ругаться.

Последнее относилось к репе.

— Суровый он? — спросил Сигурд.

— Когда как. Бывает — добрее человека не сыщешь, а бывает — озлится, аж страшно становится.

— Кричит?

— Наоборот. Говорить начинает тихо, внятно, каждое слово будто молоточком выстукивает. От этих молоточков на душе так жутко становится, что хочется бежать, куда глаза глядят. Вот и нынче осерчал на вашу девку, ту, что лицом на кошку похожа.

"На Айшу?" — про себя удивился Сигурд. Не замечая его озабоченности, парень продолжал:

— Она, глупая, сдуру из конюшни Ветра выпустила. А Ветер — не просто конь, его монастырю в подарок сам Людовик, король наш, преподнес. Для него Ветра здесь и берегут — холят, лелеют. Из конюшни его могут только сам Ансгарий да Симон выпускать. А тут — пришлая девка распорядилась.

Парень замолчал, затем решительно оторвал клок от подола рубашки и принялся обматывать палец.