Наблюдающий ветер, или Жизнь художника Абеля

Наконец со стороны обитой бархатом сцены послышалось чье-то тяжелое дыхание, а потом что-то лязгнуло. Из-за темной шторы за сценой появился официант в черном костюме и тут же устремился к нам, толкая перед собой столик на колесиках. Парень проделал долгий путь, прежде чем достиг нашего угла. На его передвижном столике одиноко тлела стеариновая свеча, которую он торжественно водрузил на белую скатерть.

Я обратила его внимание на цирковое представление за барной стойкой. Индонезиец медленно повернулся, ни один мускул не дрогнул на его смуглом лице.

– Yes, they usually do that[35], – ответил он, меланхолично пожав плечами.

Мы были ослеплены происходящим. Опьяненные самой красивой в мире страной, наперебой делились друг с другом наблюдениями и мыслями. Нас поражала ее кровавая история и угнетало нынешнее унизительное состояние. Мы с жадностью внимали ее живым мифам и легендам и упивались ее музыкой и танцами. Но больше всего нас влекли ее люди, их красивые лица и застенчивая приветливость, так что мы почти забыли, зачем туда прибыли.

Си брела рядом со мной, опираясь на старую трость дедушки Абеля и перевесив через шею желтую сумку из искусственной кожи. Ей было почти семьдесят, и каждое утро она меняла повязку на ноге, отекавшей от жары. Но Си шла, превозмогая усталость и боль. Каждый вечер она заказывала в номер виски.

Из Джокьякарты мы выехали в Сурабаю.

Вместе с мефрау Неллье мы поднялись в горы, к вулкану Арджуна, куда некогда совершил восхождение дедушка Абель, и оттуда вышли к городам Маланг и Лаванг, некогда – последним оплотам цивилизации, за которыми простирался горный ландшафт с террасами кофейных плантаций, где работал дедушка. Мы ехали пыльными дорогами, среди скрипучих телег и ярких фургонов, пытаясь разглядеть давно исчезнувшие с лица этой земли следы. Си узнавала разве что запомнившийся с детства запах рисовых полей и прохладный ветерок с гор.

А вечером мы сидели в маленьком домике мефрау Неллье у подножия вулкана Арджуна, ели соте айам, купленный ею у местных торговцев, и слушали рассказы о темных силах – называемых здесь еще тихими, – царствующих там, наверху. Было прохладно, почти холодно, зато Си удалось наконец записать на магнитофон крик туке, потому что одна из этих огромных ящериц жила за махагоновым комодом мефрау Неллье.

Неожиданно для себя Си стала вспоминать малайские слова, которые знала в детстве.

И вот наступил день, когда мы оказались перед дверями дома, где выросла Си, – белой оштукатуренной виллы возле статуи Джогодолока в парке Крусен в Сурабае.

Си стояла посреди усыпанного гравием двора, опираясь на палку.

– Раньше сад был больше, – заметила она.

Вырубили самые старые деревья. А открытую веранду застеклили на японский манер, вероятно, во время оккупации.

– Ну а в остальном?

– В остальном все осталось как было, – ответила Си.

Ей было тяжело говорить. Слова будто застревали в горле, и время от времени она откашливалась.

Последний раз она была здесь пятьдесят с лишним лет назад. Си робко озиралась, тыча палкой в гравий. Ее коротко стриженные черные волосы с легким налетом седины блестели на солнце. По каменной лестнице мы поднялись к входной двери и позвонили в колокольчик.

Нам открыла индонезийская дама, очевидно, китайского происхождения. Она как будто не удивилась нашему появлению, хотя мы явились без предупреждения. Дама оказалась вдовой, работала зубным врачом и была рада показать нам дом, где когда-то родилась Си.

Мы прошли на веранду.

– В наше время она была открытой, – сказала Си.

В гостиной стояли плюшевые кресла и кадки с растениями. Было сумеречно, и свет играл на полу, выложенном черными и белыми каменными плитами – такими же, что и полвека назад. Оконные ниши украшали установленные еще дедушкой Абелем деревянные яванские божества. Только мебель сменили.

Си плакала, вероятно, сама того не замечая. Она что-то сказала хозяйке по-малайски и тут же перевела мне, что хотела бы пройти в купальню. Потому что там, над яванским колодцем, из которого ведром набирали воду, дедушка Абель установил медную львиную голову.

Из львиной пасти вода стекала в колодец. И когда маленькая Си поливала себя из ведра холодной водой, медный зверь смотрел на нее мудрыми глазами.

Эти воспоминания Си пронесла через всю жизнь.

Мы осматривали комнату за комнатой, и я все время фотографировала. Впоследствии мы не нашли ни одного удачного снимка, потому что в доме было слишком темно. Резные идолы дедушки Абеля заслоняли солнце. Кроме того, я пыталась поймать в объектив чужую память.

Наконец мы вошли в купальню. Комната над яванским колодцем была выложена голубой и зеленой плиткой. Над колодцем красовалась львиная голова, из пасти которой стекала прозрачная струйка. Си опустилась на край колодца.

Лев оказался на месте, и Си закричала – я уже не помню, что именно. Она хлопнула себя по коленке и расхохоталась, при этом из ее глаз лились слезы. Лицо смеялось, но она плакала.