Наблюдающий ветер, или Жизнь художника Абеля

Наступило время, когда сестры стали забирать Кристиен в свой корпус, где обходились с ней иначе, чем с остальной прислугой.

С момента появления девочки в монастыре прошло уже несколько лет, и вот, когда Кристиен научилась ходить и говорить и ей впервые обрезали ножом черные волосы, сестры вспомнили, что обещали солдату воспитать ее доброй христианкой.

С тех пор о нем не было ни слуху ни духу, и он не прислал монахиням ни единого флорина. Однако сестры чувствовали, что не вправе обмануть отца в этом пункте, и девочку забрали.

Отныне она не бегала по двору голая или обмотав круглый живот тряпками наподобие саронга. Одна из сестер раздобыла ей платье, в котором малышка каждый вечер стояла перед домиком для слуг, дожидаясь вечерни. От плетеной стены ее отделяло несколько метров. Ближе Кристиен подойти не могла, потому что спиной чувствовала исходившую от пристройки ненависть.

В такие минуты граница проходила внутри нее, и Кристиен будто разрезали надвое острым ножом.

Так она ждала под лучами палящего солнца, пока одна из монахинь не отводила ее в часовню. Они быстро исчезали в скромном здании, где обитал белый бог. Только тогда окончательно стало ясно, что Кристиен сделана не из того теста, что остальные, и что ей предназначена совсем другая жизнь.

Когда же она опять возвращалась к слугам, окруженная стеной молчания, вот-вот готовой взорваться, в воздухе словно происходило невидимое брожение, как в реке, в глубине которой беснуются недовольные духи. Но иногда сестры оставляли Кристиен ужинать в своей трапезной, и это было хуже всего, потому что там ее, наравне с другими, обслуживал джонгос-не-держащий-спины.

По-голландски сестры называли его «беспозвоночным» и смеялись над ним – впрочем, без злого умысла, ведь джонгос все равно не понимал их языка. Но девочка как будто догадывалась и не смела поднять глаза, когда, склонившись в три погибели, он ставил перед ней миску риса.

Потому что в домике для слуг джонгос был совсем другим человеком.

Когда на следующий день Кристиен встречала его на кухне, представить себе не могла, что он может ей поклониться или позволить отчитать себя.

Поэтому в трапезной Кристиен и боялась взглянуть ему в лицо.

Но чаще после вечерни сестры отпускали ее ужинать со слугами, и она возвращалась в пристройку в своем платье. Так Кристиен и металась, пересекая границу то в одном, то в другом направлении, с любопытством, хотя, казалось, без особой охоты. Возможно, все случилось бы иначе, будь у нее в пристройке близкий человек. Но туземцы, особенно женщины, не задерживались у сестер подолгу, а детей забирали с собой.

Вероятно, поначалу кого-то Кристиен любила больше других. Но потом эта женщина ушла, и на ее месте оказалась другая. Незаменимой оставалась только повариха, но она была старой и рассеянной. Когда-то давно она явилась в город издалека, сменила немало мест и родила троих детей от одного голландского господина. Он увез их с собой, и теперь они жили далеко за морем.

Теперь повариха ждала только смерти. Девочку по имени Кристиен она не любила, потому что чувствовала ее неискренность. С тех пор как сестры стали забирать ее к себе, все еще больше усложнилось. Возвращаясь от них, девочка стала заискивать перед туземцами, словно вымаливала внимание к себе. Однако те не спешили поддаваться жалости.

Отныне Кристиен не было места в их кругу, и ее это возмущало. Кто бы мог подумать, что столько эмоций дремлет в ее неуклюжем теле. А сколько притворства! Ведь новое окружение нравилось ей гораздо больше, чем прежнее, но как она притворялась!

С годами становилось только хуже. Девочка словно теряла форму, как тростник, который слишком долго вымачивали в воде, и постоянно нервничала. В разговорах со слугами она всячески принижала белых сестер и тем не менее снова стремилась в их общество. Повариха острее других чувствовала лживость этого ребенка и поэтому, завидев Кристиен во дворе, отводила свои слабые старческие глаза куда-нибудь в сторону реки.

Тогда еще жила память о величии Ост-Индской компании, это потом настали другие времена. Но поток кораблей из Европы не иссякал.

Они покачивались на смарагдовых водах Яванского моря в ожидании ценных грузов – кофе, сахара, табака, копры и масла. Джунгли вырубали под плантации, страна покрылась сетью железных дорог. Из-за моря прибывало все больше молодых белых мужчин. Одни из них оставались в конторах больших торговых домов в Сурабае, другие отправлялись на сахарные и кофейные плантации.

В Гааге и Амстердаме склады полнились поставками из тропиков. Одновременно росла колониальная армия. Теперь ее части стояли не только на Яве и Суматре, но и в джунглях Борнео и на затерянных за ним островах. В Сурабаю прибывали естествоиспытатели, чтобы изучать орхидеи или искать ценные минералы, инженеры – возводить мосты, музыканты – играть симфонии. В городе появились мощеные улицы, аллеи и роскошные площади, открывались клубы, концертные залы, кинотеатры.