Наблюдатель

Я обвела взглядом комнату и рассмеялась. Казалось, некая машина времени непостижимым образом перенесла меня на вечеринку кого-то из моих сокурсников той поры, когда мы еще учились. Парижане выделялись из толпы, будто подсвеченные особой иллюминацией, – вероятно, тому виной была их удивительная способность держаться прямо. В остальном же комната была битком набита самыми разными иностранцами: тут и парочка патлатых парней в футболках для регби, и девчонки – явно с Британских островов – в боевой раскраске и джинсах с высокой талией, а также и те, чей выбор в одежде гораздо смелее и ярче – но в конечном счете уродливее (студенты художественной академии). Рядом с ними – девушка откуда-то из Восточной Европы, в узорчатых чулочках и с окрашенными в сливовый цвет волосами, и, наконец, американцы – с горящими глазами, дерзкие, раздражающе пышущие здоровьем.

Я решила рискнуть:

– Может… уйдем?

Он ухмыльнулся:

– Вижу, и ты в восторге от «французского образа жизни».

Произношение у него было такое ужасное, что у меня не осталось сомнений: он здесь всего лишь в отпуске.

– Давай покажу тебе Париж, – предложила я, кивнув в сторону двери.

Удушающая жара уже отступила, и ночь была прохладна и свежа, а улочки вокруг пустынны. Слегка пошатываясь от количества выпитого, я направилась к тому месту на окраине парка, где оставила свой велосипед. Вдохнув свежий ночной воздух, я осознала, что, оказывается, изрядно пьяна.

– Как тебя зовут-то? – спросила я, неловко возясь с велосипедным замком.

– Лал, – ответил он, беря у меня ключи. Имя, похожее на детсадовское прозвище, – верный признак представителя золотой молодежи. Мы двинулись вниз по холму, к зданию мэрии 19-го округа и каналу, где мерно плескалась черная вода.

– Погоди-ка, – он присел на величественных ступенях и достал из внутреннего кармана пиджака бутылку виски. – Будешь?

Я плюхнулась рядом.

– А ты разве не с друзьями там была?

– Вроде да, – рассеянно ответила я, умолчав о том, с какой легкостью оставила своих, едва только на горизонте возник привлекательный мужчина. – А ты?

– Только тот парень из Манчестера. Хотя на самом деле он из Лидса. Младший брат моего лучшего друга.

– А, ясно, – протянула я, вытирая рот тыльной стороной ладони; виски обжег мне горло, и я сглотнула. – Так, значит, ты приехал в Париж на его новоселье?

– Естественно нет, – фыркнул он, тоже сделал глоток и добавил с загадочно-самодовольным видом: – Я просто ищу свой путь.

Я закатила глаза, не проглотив наживку, и потянула его за руку, вынуждая встать:

– Как и все мы! – и добавила нараспев: – Viens, vite!

[77]

Мы вновь вернулись к точке отсчета – Уркскому каналу, у которого даже в столь поздний час было не протолкнуться. Повсюду – разношерстные компании, концентрическими кругами рассевшиеся вокруг своих покрывал для пикников, уставленных бесконечными бутылками вина и тарелками с сыром, всевозможными закусками, баночками с хумусом и табуле[78]. Я обожала тут бывать летними вечерами. На песчаной полосе вдоль набережной расположились игроки в петанк[79], опьяненные солнечной энергией, подпитывавшей их до поздней ночи. В воздухе плыли звуки музыки, исполняемой труппой седеющих хиппи-антифа: скрипач, гитарист и, конечно, вездесущие бонго. Улыбаясь, мы наблюдали за тем, как один из них пытался вовлечь невинных прохожих в несколько неуклюжий, но в то же время одухотворенный вальс. «Mam’zelle! – кричал он, не выпуская изо рта самокрутку. – Vous voulez danser?»[80]

В конце концов я вытащила-таки Лала – к его явному неудовольствию – и заставила подвигаться под мелодии Жоржа Брассенса[81]

.

– Mais qu’est-ce que vous êtes beaux, les jeunes![82] – воскликнул хиппующий старичок, азартно подталкивая Лала ко мне и побуждая его кружить меня в танце.

Над всем этим действом неумолчным рефреном раздавались призывы уличных продавцов пива (предлагавших Heineken прямо из магазинных пакетов, наполненных льдом): «Bières fraîches! Bières fraîches! Deux euros, la bière fraîche!»[83] Лал предпринял нескладную попытку купить бутылку, и я с облегчением отметила, что он тоже наконец захмелел. Открыв пиво, он вытянул меня за руку из толпы и увлек в сторону набережной. Мы сели на бетонный бордюр, свесив ноги над черными, переливающимися золотом водами.

От канала мы пошли на запад, к стальным ребрам железнодорожных мостов, зигзагами поднимавшихся от Северного вокзала. Лал, который поначалу изо всех сил старался произвести впечатление холодности и отстраненности, теперь говорил громко, оживленно жестикулируя.

– А вообще-то Париж мне нравится! – заявил он. – Раньше я не думал о нем всерьез: считал, что тут одни дурацкие аккордеоны да замочки любви по мостам, но это – он обвел жестом кебабные, убогонькие, с аляповатыми вывесками, и невзрачные табачные киоски, – это даже круто!