Набоков, писатель, манифест

Если отнестись к этому чувству серьезно и не усматривать в нем сбой умственных колесиков, то можно заметить, что жгучее желание найти отгадку истекает из искушения дислоцировать в разумном месте этот странный притягивающий и притягательный мир. Вдруг получив удар четкого и сильного образа, наша натура, не в силах вывести его из наличествующей реальности, смущенно принимается шарить в закромах памяти, методом исключения предположив, что такой образ может быть лишь беглым, сорвавшим номер с полосатого бушлата, воспоминанием. Но определить местоположение этого воспоминания оказывается невозможно, и вовсе не потому что коллектор памяти плохо прилегает к архивным емкостям, – а просто по той причине, что там, среди воспоминаний, его никогда не было. Ведь это наше чувство – это чувство смычки, чувство внезапной задетости каким-то пролетевшим крылом – при метеорологически ясных, совершенно пустых, небесах. Наверное, с таким потрясением компьютер обнаруживает в себе новый, нежданный прежде разъем, подозревая сначала, что это просто шалит старый добрый параллельный порт, но потом убеждаясь в неопровержимости системной проверки, – а программист с еще неостывшим паяльником с тревогой вслушивается во взволнованный треск винчестера. Смычка с неизведанным обозначает для нас разомкнутость изведанного, и, к сожалению, только по этой разомкнутости определима для нас, – тут и нынче, – новая область. По свисту уходящего воздуха обнаруживается наличие пространства вне стен реальности. Но разгерметизация влечет за собой смерть, и потому, заслышав свист, наше сознание спешит замаслить, засалить дыру замазкой бытового соображения.

Поэтому как-то структурировать эту иную реальность было бы смешно.

Возможно, этого сорта переживания – как раз говорят о близости временных мостиков, не исключено, что именно их мы чуем как животные, не понимая. Возможно, мы чувствуем не каких-то посторонних существ, из которых в нас переселилась сдающаяся внаем душа (я был малайским рыбаком, и вот теперь запах сырой сайры кружит мне голову), а самих себя, стоящих в будущем, или же ином аспекте некоторого основного, независимого от хода часов, времени, и вслушивающихся в себя прошлого – или себя иного. Косвенное подтверждение тому – в парности этих дежавю, никогда не существующих одинарно. Может быть, мы чувствуем в этот миг одновременность этих будущих и прошлых времен, и пытаемся нащупать чутьем место смычки, обманываясь новизною пространства, в которое забрели и в котором еще не расставили никаких вешек и фонарных столбов, – не зная каким словом эту смычку назвать и в виде какого образа почувствовать.