Наброски и очерки Ахал-Текинской экспедиции 1880-1881

- Мне кажется, что убитых больше, чем четверо, - сказал Александр Иванович, - ведь наш первый залп был из двенадцати винтовок по девяти текинцам, кучкой сидевшим, да и с близкого расстояния; не может быть, чтобы мы угостили только четверых; были, наверное, и раненые, может быть, даже опасно, но эти дьяволы до невозможности выносливы и живучи; успели добраться до лошадей и были таковы! Авось потом восчувствуют!

- Я другого мнения, - возразил моряк, - те четверо, что остались на месте, были лучше освещены огнем костра, поэтому все выстрелы и были в них направлены; конечно, на этом расстоянии бердановская пуля пробьет и двух навылет, но ведь это будет случайность - убить двух одним выстрелом! Если текинцев до завтра не зароют, то стоит посчитать раны на убитых.

- Весьма возможно; только не стоит возиться с этой падалью! Я их приказал оттащить шагов за полтораста и бросить; завтра рано уходим и зарывать не стоит; шакалы и орлы займутся и без нас похоронами и дезинфекцией!

- Может быть, товарищи убитых вернутся похоронить их, - заметил барон.

- Пусть возвращаются, лишь бы не сегодня, то есть не ночью - людям отдых нужен. Однако, господа, не мешало бы закусить малую толику!

- Я уже распорядился, - ответил барон, - у нас есть кусок свинины, коробка сардинок, еще кое-что найдется. Чуреков много осталось после текинцев, я велел три штуки хорошенько допечь, и десерт нашелся в одной переметной суме - сушеный инжир и абрикосы.

- Черт возьми! Вот так пиршество, - вскричал гардемарин. - Еще бы бутылочку вдовушки Клико распить по поводу победы нашей, и тогда не осталось бы желать ничего лучшего.

- Ну, этого-то нет, а бутылочка кахетинского красного вина найдется, я его нарочно приберег для этого торжественного случая...

Через двадцать минут около бурки, где закусывали три офицера, пылали с треском два изрубленных текинских седла и веселый говор далеко разносился вокруг. Солдатики лежали у костров, жевали чуреки, запивая их чаем, и посторонний зритель никогда бы не подумал, что час тому назад здесь разыгралась кровавая сцена - так мирна, добродушна была картина... Чудная, теплая ночь; мириады звезд южного неба кротко лили свет на эту поляну, где живые подкрепляли свои силы, готовясь к тяжелому завтрашнему походу, а мертвые отдыхали вечным сном, избавившись навсегда от трудов походной жизни...

Кончили закусывать, разговор становился менее оживленным, веки опускались на утомленные глаза - усталость начинала сказываться.

- Ну можно теперь Богу помолиться, да и спать, - проговорил Александр Иванович, подымаясь с бурки и потягиваясь. - Горнист! На молитву!

Охотники выстроились, и звук горна, быть может, впервые огласил эту поляну...

- На молитву! Шапки до-лой!

Далеко в ночном воздухе разносилось пение сорока голосов...

Торжественно лились звуки молитвы в мертвой тиши долины и отзывались эхом в горах... Набожно крестились солдаты, не зная, переживут ли эту ночь, увидят ли когда-нибудь свою родину или нет...

Нигде нельзя быть так расположенным к молитве, как в пустыне...

В величественных храмах, под громадными сводами, перед богато убранными иконостасами, в разнокалиберной толпе ваше внимание отвлекается, и религиозное чувство до известной степени парализуется; в пустыне же, под небесным сводом, горящим миллионами звезд, в мертвой тишине необозримой степи или в виду гигантских гор, после боя или перед боем - человек сознает себя таким маленьким, ничтожным, жизнь его так ненадежна, что душа его, его ум - все преклоняется перед грандиозностью природы, и он молится, молится горячо...

Окончилась молитва. Послышалась команда:

- На-кройсь!

Александр Иванович подошел к фронту своих "головорезов".

- Спасибо вам, молодцы, за сегодняшнее дело!

- Рады стараться! - понеслось по поляне, отдаваясь эхом в горах.

- Я передам генералу, как молодецки вы себя вели, и буду просить о наградах.

- Покорно благодарим! - загремело в ночной тишине.

- Ну а теперь разойтись и ложиться спать!

Костры потухли, изредка слабо вспыхивая; поляна погружалась во мрак, силуэты двух равномерно движущихся часовых то сближались, то расходились; слышалось похрапыванье, в некоторых местах тихий разговор еще не уснувших, вспыхивал огонек папиросы или трубочки; в наступившей тишине журчанье ручья явственно доносилось до ушей еще бодрствовавших людей, число которых все уменьшалось, и вскоре ручей напевал свою непрерывную, мелодическую песенку для одних часовых, продолжавших свою прогулку взад и вперед...