Начальник тишины

Добро, воюющее со злом, — это земное понятие; тайнозрительно Добро — абсолютно. Потому слабые места церковной политики — это полемичность, критичность и т. п. Борьба со злом как бы подтверждает, что зло живо. Не нужно вступать в борьбу со злом его же методами, но нужно отсекать зло, не признавать его живым и сущностным, по тому же принципу, как святые отцы учат бороться с вражьими прилогами: не беседовать, не спорить, не противоречить, не ругать, а просто сразу отсекать и обращаться к Богу, то есть Абсолютному Добру, в молитве.

Любая полемика, спор — недушеполезны. В споре не рождается истина. Вспомним Архангела Михаила, не спорившего с сатаной, а говорившего ему: «Да запретит тебе Господь». Победа христианина над злом — это всецелое обращение к Добру.

Необходимо осознать, что, в конечном счете, Христос и Царство Божие абсолютно восторжествуют над мировым злом. А в силу своей абсолютности Добро торжествует уже и сейчас, только нужно посмотреть на мир вневременным взором. Возможность так смотреть имеют только христиане.

Поэтому инок может быть спокоен о том, что не участвует в жизни и борьбе мира, поскольку судьбы государств, стран, народов и даже Поместных Церквей будут покрыты и увенчаны торжеством и победой Добра.

А вот для каждой отдельной личности исход борьбы добра и зла связан с ее свободным выбором. Поэтому главная драма и главная борьба — в душе каждого человека. Вот поле боя христианина.

И результат сражения на этом поле для человека важнее, чем победа в тысяче славных мирских битв.

* Человечество — единый Адам. Потому, в кого бы мы ни кинули камень — попадем в себя.

* Чтобы спасаться, нужно быть со Христом.

Глава сорок пятая.

«Чайный дом»

— Ну и куды тапереча тебя девать прикажешь, милок? — озабоченно ворчал Архипыч, заканчивая зашивать рваную рану на плече Замоскворецкого. — Вот и все. Летай, соколик.

— Ты что, врач?

— Нет, не врач. Я медбрат. А здесь на покойничках на хирурга обучиться можно. Их же, бедных, режут и шьют, режут и шьют. Зависит кто на смене. Если врач женского полу — хорошо, а если мужского…, всякое бывает. Спиртику лишку хватанет, вот мне самому дошивать и приходится.

— Спасибо, дед. Ловко ты всего меня заштопал, теперь жить можно. Я тебя, дед, по–царски отблагодарю! — произнеся эти слова, Замоскворецкий погрустнел и добавил тихо: — Хотя по–царски, наверно, уже не получится…

— Ясное дело, не получится. Штопай тебя — не штопай, — утром этот зверь чернявый нагрянет и захочет нас поджарить на медленном огне…

— Какой зверь?

— Который тебя сюда направил, в прямом и переносном смысле. Ты ведь на его имя записан.

— На какое имя?! — взвился Замоскворецкий, но осел, ухватившись здоровой рукой за раненое плечо.

— Не горячись, малый, не горячись. На имя Князева С. К.

— Вот гад! Круто он мне за непокорность отомстил. Всего один–единственный раз я ему отказал человека на тот свет отправить, и сразу же, значит, сам отправился. Здорово! Хорош психотерапевт. Надежное лекарство прописал. Тьфу!

— Погоди, не переживай. Господь усмотрел: живым ты остался. Стало быть, есть во всем этом смысл.

Замоскворецкий задумался.

— Смысл есть. Веришь, я пару часов назад ума не мог приложить, как мне из этого лабиринта вырваться. На меня были нацелены десятки глаз и стволов: конкуренты, милиция, ФСБ, этот подонок Князев, журналюги всякие и так далее. Типа, куда ты денешься с подводной лодки? А я вот взял и делся. Меня больше нет! Все! Хлопнули Жана Московского. Ха–ха–ха–ха! — он нервно рассмеялся. — Фиг вам! Вот он я, живой! Но только… Э–э-эх. Но только не Жан я больше.

— Ясное дело, не Жан. Как имечко твое святое? Как тебя нарекли во крещении‑то?

— И в крещении и до крещения, Юлий я.

— Иулий стало быть. Значит был ты Юлианом Отступником, а теперь будешь Лазарем. Видно, святой Лазарь Четверодневно Воскресший, друг Господень, тебя под свою опеку взял.

— Воскресший, говоришь?.. Может, и взял. Слушай, дед, а тебя‑то за что Князь поджарить должен?

— Как за что? Во–первых, за тебя, во–вторых, за Василису.

— За Василису?!

— Угу. Ее ведь тоже, бедненькую, сюда привезли. Он за ней аккурат завтра утречком обещался прибыть. А я‑то еще вчера возьми и добрым молодцам ее отдай. Без евоного разрешения! Они, почитай, Василису уже по всем правилам Православной Церкви отпели и земле предали.

— Ну тогда, дед, девять граммов в сердце тебе обеспечено. Князь эту девочку страшно любил, обожал он ее, как зверь прямо…

— А я и не отказываюсь. Все в руках Божиих. Вот что. Давай‑ка, Юлий, одевай робу. Кирзачи там вон, в углу, возьми. Да и поедем, соколик, ко мне в гости. А там видно будет. Здесь нам делать больше нечего.

— А как же твое дежурство, работа?

Архипыч улыбнулся и, хитро прищурившись, сказал:

— Работа не волк, в лес не убежит. А покойнички и подавно не разбегутся. Кажется, наработался я. Как говорится, конец и Богу нашему слава!

* * *