Над гнездом кукухи

Макмёрфи отдергивает руку, и я вижу, как он начинает что-то говорить, но умолкает, поняв, что она ему не оставила никакой возможности, кроме как послать ее подальше. Лицо и шея у него покраснели. Он делает глубокий вдох, собирая всю волю в кулак, как она тем утром, и говорит, что очень сожалеет, что побеспокоил ее, и возвращается за карточный стол.

Все в отделении почуяли: началось.

В одиннадцать в дверях дневной палаты возникает врач и говорит Макмёрфи, что хотел бы побеседовать с ним у себя в кабинете.

— Я беседую со всеми новыми пациентами на второй день.

Макмёрфи кладет карты, встает и идет к врачу. Врач спрашивает, как прошла его первая ночь, и Макмёрфи бормочет что-то в ответ.

— Вы сегодня весь в мыслях, мистер Макмёрфи.

— Да, я вообще мыслитель, есть такое, — говорит Макмёрфи, и они вдвоем удаляются по коридору.

Когда же они возвращаются — кажется, прошло несколько дней, — на лицах у них усмешки, и они ведут самый задушевный разговор. Врач утирает слезы из-под пенсне с таким видом, словно только что смеялся, а Макмёрфи снова по-обычному громогласен и самоуверен. Такой настрой не покидает его и за обедом, а в час дня, когда начинается собрание, он первым занимает свое место, в углу, и в голубых глазах у него пляшут искры.

Старшая Сестра входит в дневную палату со своей стайкой молоденьких практиканток и плетеным коробом с заметками. Она берет со стола учетный журнал и с минуту хмурится, глядя в него (за целый день никто ни на кого не настучал), а затем садится на свое место, у двери. Взяв из короба у себя на коленях несколько папок, она просматривает их и находит папку Хардинга.

— Насколько я помню, мы вчера прилично продвинулись с проблемой мистера Хардинга…

— Э-э… пока мы в нее не углубились, — говорит врач, — я бы хотел сделать одно замечание, если можно. Касательно нашего с мистером Макмёрфи утреннего разговора у меня в кабинете. Точнее сказать, воспоминаний. Мы говорили о старых временах. Видите ли, у нас с мистером Макмёрфи обнаружилось кое-что общее — мы учились в одной школе.

Медсестры переглядываются, недоумевая, что на него нашло. Пациенты поглядывают на Макмёрфи, который сидит в углу и усмехается, слушая, что скажет врач.

— Да, в одной школе, — говорит врач и кивает. — И в ходе наших воспоминаний нам случилось затронуть карнавалы, проводившиеся на средства школы, — восхитительные, шумные, торжественные мероприятия. Украшения, креповые вымпелы, балаганы, игры — это всегда было одним из главных событий года. Я, как я упомянул Макмёрфи, был председателем школьного карнавала в первом и в старшем классе — чудесные беззаботные годы…

В дневной палате стало очень тихо. Врач поднимает голову и осматривается, пытаясь понять, не выставил ли себя дураком. Старшая Сестра устремляет на него взгляд, не оставляющий в этом ни малейших сомнений, но врач без пенсне, и ее усилия пропадают даром.

— В общем, чтобы положить конец этому сентиментальному приливу ностальгии, в ходе нашего разговора мы с Макмёрфи подумали, как бы отнеслись некоторые люди к карнавалу здесь, в нашем отделении?

Врач надевает пенсне и снова осматривается. Никто не скачет от восторга. Некоторые из нас помнят, как несколько лет назад Тэйбер пробовал устроить карнавал и что из этого вышло. По мере того как врач ждет ответа, сестра испускает облако молчания, нависающее над всеми, внушая угрозу. Я понимаю, что Макмёрфи не может подать голос, поскольку он и есть зачинщик, и когда мне уже кажется, что не найдется дурака, который что-то вякнет, Чезвик, сидящий рядом с Макмёрфи, мычит и встает. Он трет себе бока и говорит с бухты-барахты:

— Э-э… я лично считаю… это, — он косится на руку Макмёрфи на подлокотнике и на его большой палец, торчащий коровьим рогом, — что карнавал — просто отличная идея. Чтобы развеять однообразие.

— Так и есть, Чарли, — говорит врач, подбадривая Чезвика, — и вместе с тем не лишенная терапевтической ценности.

— Само собой, — говорит Чезвик радостно. — Да. Карнавал очень даже терапевтический. Готов поспорить.

— Будет вес-с-село, — говорит Билли Биббит.

— Ага, и это, — говорит Чезвик. — Мы сможем, доктор Спайви, еще как. Скэнлон нам покажет человека-бомбу, а я устрою кольцеброс по трудовой терапии.

— Я буду предсказывать судьбу, — говорит Мартини и закатывает глаза.

— Я и сам неплохо диагностирую патологии по ладони, — говорит Хардинг.

— Хорошо, хорошо, — говорит Чезвик и хлопает в ладоши.

Он впервые чувствует чью-то поддержку.

— Ну, а сам я, — говорит Макмёрфи нараспев, — почту за честь работать на колесе фортуны. Есть кой-какой опыт…

— О, возможности безграничны, — говорит врач и расправляет плечи с самым радужным видом. — Да что там, у меня миллион идей…

Он загорается и говорит без умолку пять минут. Можно не сомневаться, что многие идеи он уже обговорил с Макмёрфи. Он описывает игры, балаганы, говорит о продаже билетов и вдруг внезапно замолкает, словно взгляд сестры ударил его промеж глаз. Он моргает на нее и говорит:

— А вы что думаете об этом, мисс Рэтчед? О карнавале? У нас в отделении?