Над гнездом кукухи

Я слушал, как они затихают, а потом еще слушал отзвук их гогота у себя в голове. Пес слышал их намного дольше меня. Он все стоял с поднятой лапой, провожая их; не шевельнулся, не залаял. А потом и он перестал их слышать и направился вслед за ними, в сторону шоссе, размашистыми ровными скачками, словно на важную встречу. Я затаил дыхание и слышал, как его большие лапы скачут по траве; потом услышал, как машина набирает скорость из-за поворота. Свет фар озарил подъем и заскользил по дороге. Я смотрел, как пес и машина движутся в одном направлении.

Пес почти достиг забора с краю нашего участка, и тут я почувствовал, что кто-то ко мне подкрадывается. Двое. Я понял, не оборачиваясь, что это черный по имени Гивер и сестра с родинкой и крестиком. Я услышал, как в голове у меня завелся страх. Черный взял меня за руку и повернул к себе.

— Я им займусь, — говорит он.

— Тут холодно, у окна, мистер Бромден, — говорит мне сестра. — Не думаете, что нам лучше забраться назад, в нашу славную постельку?

— Сирано не слышит, — говорит ей черный. — Я его отведу. Он сигда развязуится и бродит дипапало.

Я отхожу от окна, и сестра пятится от меня и говорит санитару:

— Да, будьте добры.

Она теребит цепочку у себя на шее. Дома она закрывается в ванной, раздевается и трет крестиком родимое пятно, тянущееся тонкой линией от края рта по плечам и груди. Она все трет и трет и славит Марию до посинения, а пятно не проходит. Она смотрится в зеркало и видит, что пятно темнее прежнего. Наконец берет стальную щетку, которой снимают краску с лодок, и соскребает пятно, потом надевает пижаму на растертую до крови плоть и заползает в постель.

Но в ней полно этого добра. Пока она спит, оно поднимается у нее по горлу, наполняет рот и выливается с того же края лиловыми слюнями и течет по горлу и ниже. Утром сестра видит, что все старания напрасны, и решает, что источник этой гадости не в ней самой — разве мыслимо такое? У праведной католички вроде нее? — это все оттого, что она работает среди человеческих отбросов вроде меня. Это все мы виноваты, и она с нами рассчитается по полной, чего бы ей это ни стоило. Жаль, Макмёрфи спит, а то бы выручил меня.

— Вы его привяжите к кровати, мистер Гивер, а я приготовлю лекарство.

18

На групповой терапии всплывают жалобы, так долго бывшие под спудом, что самих предметов жалоб давно уже не осталось. Но теперь, когда с ними Макмёрфи, ребята кочевряжатся обо всем, что хоть когда-либо не нравилось им в отделении.

— Зачем запирать спальни по выходным? — спросит Чезвик или кто-нибудь еще. — Неужели даже в выходные мы себе не хозяева?

— Да, мисс Рэтчед, — скажет Макмёрфи. — Зачем?

— Если спальни не запирать, мы знаем по прошлому опыту, что вы снова ляжете спать после завтрака.

— Это что, смертный грех? То есть нормальные же люди спят допоздна по выходным.

— Вы оказались в этой больнице, — скажет сестра с таким видом, словно талдычит это сотый раз, — потому, что доказали свою неспособность вписаться в общество. И врач, и я считаем, что любая минута, проведенная вами друг с другом, не считая некоторых, идет вам на пользу, а любая минута, проведенная в своих мыслях, только усиливает вашу изолированность.

— Поэтому, значит, вы ждете, пока нас наберется не меньше восьми человек, чтобы отвести на ТТ, ФТ или еще какую Т?

— Именно так.

— Хотите сказать, это нездоровое желание — побыть одному?

— Я этого не говорила…

— Хотите сказать, если мне надо в уборную по-большому, я должен брать с собой семерых ребят, чтобы не сидеть в своих мыслях на толчке?

Не успеет она найти подходящий ответ, как Чезвик вскочит на ноги и крикнет ей:

— Вы это хотите сказать, да?

И другие острые заголосят:

— Вот-вот, это хотите сказать?

Она обождет, пока они угомонятся и снова станет тихо, и скажет спокойным голосом:

— Если вы, люди, достаточно успокоитесь, чтобы вести себя как взрослые на собрании, а не как дети в песочнице, мы спросим врача, считает ли он, что вам пойдет на пользу изменение в правилах отделения в этом случае. Доктор?

Все заранее знают, что ответит врач, и, не дожидаясь этого, Чезвик выкатит очередную жалобу.

— А что с нашими сигаретами, мисс Рэтчед?

— Да, что с сигаретами? — заворчат остальные острые.

Макмёрфи повернется к врачу и спросит его напрямую, пока сестра не успела придумать ответ.

— Да, док, что с нашими сигаретами? Какое она имеет право держать сигареты — наши сигареты — кучкой на своем столе, словно они ее, и выдавать по пачке — утритесь, — когда сама захочет? Мне не улыбается покупать блок сигарет, чтобы кто-то указывал мне, когда курить.

Врач склоняет голову, чтобы взглянуть на сестру через пенсне. Он еще не слышал о том, что она забрала все лишние сигареты, чтобы ребята не играли на них в карты.

— Что это с сигаретами, мисс Рэтчед? Не могу сказать, что слышал…