Над гнездом кукухи

Или вот пять тысяч пригородных домиков, один в один, расставленных с механической точностью по холму, только что с конвейера, еще сцепленные, как сосиски, и растяжка гласит: «СЕЛИТЕСЬ И ВЕСЕЛИТЕСЬ — ВЕТЕРАНАМ СКИДКА», — а чуть ниже по склону детская площадка за проволочным забором и еще одна растяжка: «ШКОЛА СВ. ЛУКИ ДЛЯ МАЛЬЧИКОВ» — и пять тысяч ребятишек в зеленых вельветовых брючках и белых рубашках под зелеными свитерами играют в «живой хлыст» на акре щебенки. Вереница ребят извивается и дергается, точно змея, то и дело стряхивая последнего малого, и он летит кубарем об забор, как перекати-поле. То и дело. И раз за разом достается все тому же мальчонке.

Все эти пять тысяч ребят жили в тех самых пяти тысячах домиков, которыми владели те самые люди в шляпах, что сошли с поезда. Все домики до того были похожи между собой, что ребята их все время путали и шли к кому попало. Но разницы никто не замечал: поедят — и спать. Только один мелкий мальчуган с конца хлыста выделялся из всех. Он вечно был в синяках и ссадинах, поэтому его ни с кем не путали. А кроме того, он не умел смеяться. Трудное это дело — смеяться, когда чуешь, как из каждой проезжающей машины и каждого домика тебя обрабатывают эти лучи.

— Мы могли бы даже завести лобби в Вашингтоне, — рассуждал Хардинг, — национальную ассоциацию невменяемых (НАН). Группы давления. Большие щиты вдоль шоссе, на которых будет красоваться слюнявый шизофреник в бульдозере и надпись жирными красно-зелеными буквами: «Нанимайте сумасшедших. С нами, джентльмены, вас ждет радужное будущее».

Мы переехали мост через реку. Воздух был достаточно туманным, чтобы я мог высунуть язык и почувствовать океан на вкус, прежде чем мы увидим его. Все понимали, что мы уже рядом, и молчали весь остаток пути.

Капитан, который должен был взять нас на борт, отличался массивной, почти лысой головой со свинцовыми сединами, напоминавшей благодаря свитеру с высоким воротом орудийную башню на подлодке; сходство дополняла торчавшая изо рта большая сигара. Он стоял рядом с Макмёрфи на деревянном причале и говорил, глядя в море. Чуть поодаль, на крыльце рыболовного магазина, сидели шесть-восемь зевак в ветровках. Капитан драл луженую глотку, чтобы его слышали и зеваки, и Макмёрфи, и голос его разносился над причалом.

— А мне-то что? Я вам особо в письме указал. Не будет подписанного отказа от претензий со всеми печатями, я в море не выйду. — Он крутанул своей орудийной головой, наведя на нас сигару. — Вы поймите, такие молодцы на море могут попрыгать за борт, как крысы. А родня меня потом засудит. Мне оно надо?»

Макмёрфи стал объяснять ему, что все бумаги должна была привезти из Портленда другая девушка. Тогда один зевака, подпиравший рыболовный магазин, сказал:

— Какая еще другая? Блондиночка одна вас не обслужит?

Макмёрфи, занятый капитаном, оставил это без внимания, а вот девушке было явно не по себе. Всё эти зеваки перед магазином так и пялились на нее, перешептываясь с похотливым видом. Все мы, включая врача, видели это, и нам было стыдно, что мы не можем приструнить их. Вся наша недавняя бравада улетучилась. Макмёрфи перестал спорить с капитаном, поняв, что это бесполезно, и топтался на месте, озираясь по сторонам и ероша волосы.

— Какой баркас мы арендовали?

— Вон тот. «Жаворонок». Но пока у меня не будет подписанного отказа, снимающего с меня всю ответственность, ничья нога на борт не ступит. Даже не мечтайте.

— Я не для того арендовал баркас, — сказал Макмёрфи, — чтобы мы весь день сидели на причале и смотрели, как он покачивается на волнах. Нет у вас телефона в этой рыбацкой халупе? Идемте решим это дело.

Они поднялись на крыльцо магазина и вошли внутрь, а мы остались ждать, один на один с этими зеваками, глазевшими на нас, отпуская комментарии, хихикая и подзуживая друг друга. Пришвартованные лодки покачивались у причала и терлись о влажные шины, словно посмеиваясь над нами. Вода под досками тоже хихикала, а вывеска над дверью магазинчика, «МОРСКОЕ СНАРЯЖЕНИЕ — ВЛАД. К-Н БЛОК», тягостно вздыхала на ржавых крюках. Ракушки, облепившие сваи на четыре фута над водой, свистели и цокали на нас.

Налетел холодный, колючий ветер, и Билли Биббит снял зеленую куртку и протянул девушке, которая была в тонкой футболке, и та надела ее. Один зевака не удержался:

— Эй, блондиночка, тебе нравятся такие малахольные?

у него были губы-сардельки, а под глазами залегли лиловые круги; похоже, он плохо переносил ветер.

— Эй, блондиночка, — снова позвал он тонким слабым голосом, — эй, блондиночка… эй, блондиночка…

Мы сгрудились теснее от холода.

— Скажи-ка, блондиночка, тебя-то за что упекли?

— Хех, да ты не понял, Перс, она их лечит!

— Правда, что ли, блондиночка? Ты их лечишь? Эй, блондиночка.

Девушка взглянула на нас, как бы ища защиты и спрашивая, где наша недавняя крутизна и почему мы молчим? Но все отводили глаза. Наша крутизна ушла в магазин, обнимая за плечи капитана с орудийной головой.