Над гнездом кукухи

Похоже было, только мы вдвоем с Билли по-прежнему не теряли веры в Макмёрфи. Но в тот же вечер Билли признал правоту Хардинга, когда Макмёрфи пришел после очередного телефонного звонка и сказал Билли, что свидание с Кэнди — дело решенное, и добавил, записывая адрес для него, что было бы неплохо подкинуть ей капустки на дорожку.

— Капустки? Ден-денег? И ск-ск-сколько?

Он покосился на Хардинга, ухмылявшегося ему.

— Ну, сам понимаешь, старик, — баксов десять ей и десять…

— Двадцать баксов! Автобус досюда столько не ст-ст-стоит.

Макмёрфи взглянул на него из-под козырька и расплылся в улыбке, почесав горло и вывалив язык.

— Дружок, у меня все пересохло, прямо беда. А до субботы еще целая неделя. Ты ж не осерчаешь, если она мне привезет горло промочить, а, Билли, дружок?

И взглянул на Билли с таким простодушным видом, что тот рассмеялся и покачал головой не осерчаю, после чего они отошли в угол, и Билли стал взволнованно обсуждать с ним планы на субботу, чувствуя себя, наверно, как мальчишка перед сутенером.

У меня были свои мысли — я считал Макмёрфи великаном, сошедшим с небес, чтобы спасти нас от Комбината, опутавшего землю медной проволокой и метамфетаминами, и что он слишком велик для такой презренной материи, как деньги, — но и я начал склоняться к общему мнению. А дело было вот в чем: перед началом очередной групповой терапии, таская столы в душевую, он увидел меня возле тумбы с пультом.

— Ей-богу, Вождь, — сказал он, — сдается мне, ты вымахал на десять дюймов после той рыбалки. И, боже правый, ты только посмотри на свои ступни — это же платформы!

Я опустил взгляд и увидел, что мои ступни стали больше, чем когда-либо, словно Макмёрфи одними своими словами раздул их вдвое.

— А что за рука! Сразу видно: это рука индейца, знавшего толк в футболе. Знаешь, что я думаю? Я думаю, тебе пора взять и взвесить эту тумбу, просто чтобы понять, как твои успехи.

— Нет, — сказал я, покачав головой.

Но он сказал, что мы заключили соглашение, и я должен попытаться, чтобы понять, как работает его программа роста. Я никак не мог выкрутиться и подошел к тумбе, собираясь показать, что мне это не по силам. Я нагнулся и взялся за рычаги.

— Молодец, Вождь. А теперь просто распрямляйся. Подбери под себя ноги, вот… так, так. Полегче… просто распрямляйся. Ё-о-ксель! Давай ставь на место.

Я думал, он во мне разочаруется, но вижу, ухмыляется и показывает, что я опустил тумбу на постамент, сдвинув на полфута.

— Лучше поставь ее на место, дружок, чтобы никто не узнал. Пока еще рано им знать.

А затем, после групповой терапии, прохаживаясь возле игравших в пинакл, он завел разговор о силе — в том числе силе воли — и о тумбе в душевой. Я подумал, сейчас он им скажет, как помог мне снова стать большим; это доказало бы, что деньги его интересуют в последнюю очередь.

Но обо мне он не сказал ни слова. Он говорил, пока Хардинг не спросил его, не готов ли он снова попытаться поднять тумбу, и он сказал, что не готов, но это не значит, что такое невозможно в принципе. Скэнлон сказал, может, и возможно, если краном, но никакой человек не поднимет ее своими руками, а Макмёрфи закивал, приговаривая, может, и так, может, и так, но всегда есть вероятность. Я смотрел, как он водит их за нос, подбивая прямо сказать ему: «Нет, ей-богу, человеку это не по силам», — и в итоге они сами предложили ему пари.

Я смотрел, с какой неохотой он дал себя уговорить. Он все больше разжигал в них азарт и заманивал все дальше, пока не добился от всех до последнего железной ставки пять к одному; кое-кто поставил по двадцатке. Но он ни слова не сказал о том, что уже видел, как я поднимаю тумбу.

Всю ночь я надеялся, что он не станет доводить дело до конца. А на другой день сестра сказала на групповой терапии, что всем, кто ездил на рыбалку, нужно будет принять специальный душ из-за подозрения на паразитов, и я стал надеяться, что она как-нибудь ему помешает, велит нам идти в душ немедленно или еще что-нибудь — что угодно, лишь бы не пришлось поднимать тумбу.

Но сразу после терапии Макмёрфи повел нас всех в душевую, пока ее не заперли черные, и мне пришлось взять тумбу за рычаги и поднять. Я этого не хотел, но ничего не мог поделать. Я чувствовал, что помогаю ему обдурить их на деньги. Они все расплатились с ним с самым добрым видом, но я понимал, каково им было, словно у них выбили почву из-под ног. Едва опустив тумбу на место, я выбежал из душевой, не взглянув на Макмёрфи, и направился в уборную. Не хотелось никого видеть. Я заметил себя в зеркале. Он сделал как сказал: руки у меня стали большими, как раньше, как в школе, как в поселке, и грудь с плечами сделались широкими и твердыми. Я смотрел на себя в зеркало, когда он вошел. Он протянул мне бумажку в пять долларов.

— На-ка, Вождь, на жвачку.

Я покачал головой и пошел из уборной. Он схватил меня за руку.

— Вождь, это просто знак моего признания. Если считаешь, что достоин большей доли…

— Нет! Оставь себе деньги, я их не возьму.

Он шагнул в сторону и, зацепив карманы большими пальцами, покосился на меня.