Над Курской дугой

В полку уже знали, что Миша неравнодушен к Тосе, она же словно его не замечала. А сейчас, когда Сачков пропал, девушка не могла скрыть своего волнения и тревоги за судьбу летчика.

— Миша прилетит, не беспокойтесь.

— Правда? — вся просияв, воскликнула Тося. Только что казавшаяся подавленной, она сразу обрела свою привлекательность, легкость. Человек живет надеждами, так зачем же их гасить?

Капитан Рогачев — свидетель разговора с девушкой, провожая Тосю взглядом, тихо напевал на свой лад слова из песни К. Симонова:

Жди его, и он вернется,

Только очень жди.Жди, когда наводят грустьДолгие дожди.

— Должен отыскаться, — поддержал я Рогачева, начальника воздушно-стрелковой службы полка, только что вернувшегося из боя, заинтересовал наш маневр, когда мы вынудили немцев драться на виражах, так невыгодных для них.

— Отвернуться на лобовой от противника — это значит показать свой хвост и быть сбитым, — не одобрил маневр Василий Иванович. — На этот раз обошлось благополучно только потому, что немцы просто не поняли вашу глупость.

— Ни одна победа глупостью не достигается, — возразил я. — Гитлеровцы как раз наш маневр и приняли за глупость. И попались. Лобовая атака безопасна для истребителей.

— Как безопасна? — удивился Рогачев. — Самая страшная атака!

— Такой стала считаться потому, что во время прицеливания трудно определить расстояние до самолета противника и можно врезаться в него. А от стрельбы все равно пользы мало. Поэтому с лобовой выгоднее заблаговременно свернуть. В этот момент по тебе сам черт не успеет прицелиться, зато ты можешь быстро подобраться к хвосту противника.

— Ой, так ли? Боюсь, что тут можно поплатиться, — настаивал Рогачев. — Допустить сзади себя истребителя страшновато.

— Да, страшновато, — признался я. — Однако на этом можно удачно подловить любого фашистского аса. Дело в том, что преимущество «яка» на виражах мы часто не используем. Стоит только оказаться противнику сзади, как мы, опасаясь быть сбитыми, стараемся от него оторваться, а не заманить в бой на виражах. А ведь противник при этом не всегда может хорошо прицелиться. Нужно это чувствовать и строить свой маневр с расчетом.

— Играть в «кошки-мышки»? — заметил Василий Иванович.

— Хотя бы и так. На вираже при средних высотах «як» всегда окажется на положении кошки, а «месс» — на положении мышки.

— Попробую. Только давай пока этот сложный и опасный маневр не навязывать летчикам. Будем применять в крайних случаях.

Рогачев прав. Нельзя силой навязывать каждому летчику то, что сумел открыть и использовать сам. Беспокоит меня лишь одно: как в бою определить этот крайний случай? Ведь и бездействие, и каждое продуманное движение, и безудержный риск, и даже трусость в бою — все таит опасность. Времени на размышление у летчика ничтожно мало. Руки зачастую бросают самолет бездумно, в воздухе бывают моменты, когда главную роль играет интуиция, чутье. Тут, видимо, все определяет и решает мастерство каждого летчика. Поэтому опытом делиться необходимо, но навязывать всем специфически индивидуальный прием кого-нибудь одного не стоит. Подражание никогда не было искусством.

6

К середине дня из десяти самолетов в эскадрилье осталось только четыре. Командир полка создал сводную группу из двух эскадрилий.

Уже все сели в самолеты, когда Василяка, очевидно получив указание из дивизии, подбежал ко мне и строго-настрого предупредил:

— Смотри с истребителями не связывайся, как прошлый раз. Будут бомбардировщики — любой ценой не дай упасть ни одной бомбе! А то не поздоровится! Понятно?

Все понимали свою главную задачу — не дать вражеским бомбардировщикам прорваться к войскам. Что мог ответить я? Только одно:

— Понятно.

И вот мы над той же железнодорожной веткой. Высота полета моего звена 2000 метров, другого — на 300 метров выше. Теперь, учтя прошлые ошибки, летим эшелонированно по высотам. Над нами плывут редкие кучевые облака. Проверяю компас. Он показывает направление без ошибок: на высоте магнитная аномалия не действует.

Вот впереди показались развалины станции Прохоровка. Здесь только что закончилось встречное танковое сражение. Под нами — почерневшая от гари и вся изрытая, взбудораженная бомбами и снарядами курская земля. Насколько видит глаз, везде замечаю разбитые, черные коробки танков, обгоревшие и изуродованные; беспомощно торчат исковерканные пушки, топорщатся обломки сбитых самолетов. А деревья, кустарники, сады? Все поглотила война. Кажется, и сейчас еще стонет и содрогается земля, где разыгралась невиданная до сих пор танковая битва.