Над Неманом

Для пани Корчинской эти минуты были минутами почти полного счастья. Ее самые горячие желания осуществились. С восторгом она думала, что на тот самый алтарь, на котором сгорел Андрей, ее сын будет возлагать жертвы своего гения и труда. Он будет вместе с горстью других избранников светом, разлитым во мраке, славой угнетенных и униженных, образцом для коснеющих в пороках и лени. Его вдохновение выстругает одну из досок спасительного моста, сооружаемого лучшими умами над пропастью унижения и гибели; его вдохновение слепит не один кирпич арки, по которой пламя жизни переносится на другую сторону заливающей ее реки человеческого горя и страдания.

Эта мысль господствовала в ее голове над всеми остальными. По-прежнему сдержанная внешне, внутри она чуть с ума не сходила от радости и гордости. Глаза ее не так сурово смотрели, морщины на лбу разгладились. Она стала чаще показываться среди людей, может быть, в надежде услыхать, что говорят о ее Зыгмунте, а может быть, потому, что радость делала ее мягче, общительнее. Зато в долгие зимние вечера, при свете лампы, освещавшей большую высокую комнату, или в летние звездные ночи, когда в открытые окна врывались потоки благоуханий цветущего сада, она все больше и больше времени проводила на коленях перед черным распятием. Она почти никогда не раскрывала богато переплетенного молитвенника, лежавшего на аналое, но из ее уст лились горячие слова благодарности и любви. Пора скорби и отчаянных воплей прошла; теперь только она рассказывала духу Андрея о своем счастье и надеждах.

Так было четыре года тому назад. Теперь пятидесятилетняя пани Корчинская казалась гораздо моложе своих лет. Ее статная фигура в последние годы слегка пополнела и стала еще более величавой. Недюжинной силой веяло от всей ее осанки. В чистоте и строгости почти монашеской жизни бледное ее лицо, чуть тронутое едва заметными морщинками, сохранило, словно в родниковой воде, удивительную свежесть и нежность. Она сидела одна в красивой круглой комнате, увешанной картинами и похожей на часовню. На фоне большого окна, за которым разливалось море зелени, в простом траурном платье, падавшем тяжелыми складками, она казалась особенно величественной и живописной. Тонкий ее профиль оттеняли кружева черной наколки, открывавшей две пряди золотистых волос, в которых пробивались еще редкие серебряные нити. В глубокой задумчивости она опустила на колени свои красивые белые руки. Даже оставаясь одна, она не покидала своей характерной манеры — потупив глаза, высоко держать голову.

Однако в выражении этого немолодого, хотя прекрасного и благородного лица теперь не было ни счастья, ни спокойствия. То счастье, которое светилось в ее глазах четыре года назад, исчезло бесследно. Углубилась ли пани Корчинская в воспоминания о прошлом? Нет, так задумываются люди только над чем-нибудь безотрадным, грозным, — люди, решающие какую-нибудь тяжелую задачу. Пани Корчинская провела рукой по лбу, тяжело вздохнула и с нервной поспешностью принялась сшивать куски грубой холстины, лежавшей у нее на коленях. Она казалась не человеком, над которым только что разразился удар, разрушивший все его надежды, но человеком, который издали, предвидит возможность такого удара и старается уяснить себе его причину. В течение двух лет с того времени, как Зыгмунт приехал с женой в Осовцы, даже посторонние люди замечали на лице пани Корчинской отпечаток беспокойства и грызущей, хотя тщательно скрываемой тоски.

Четверть часа тому назад она видела из своего окна, как молодая пара извилистыми дорожками парка шла по направлению к лугу, находившемуся между двумя реками и цепью небольших искусственных холмов. В течение нескольких месяцев это место было целью любимых прогулок Зыгмунта; он начал там археологические изыскания и недели две только и бредил своими раскопками. И теперь он шел туда же, в изящном костюме, точно с последней модной картинки, с гибкой тросточкой в руках, в шляпе с широкими полями, с портфелем подмышкой. За правую руку Зыгмунта уцепилась молоденькая женщина, легкая, воздушная, в щегольском летнем платье. Лиц этих людей пани Корчинская не видела, но заметила хорошо, что молодая женщина близко прижималась к руке своего мужа, поднимала кверху свою головку, чтобы заглянуть ему в лицо, — казалось, всеми силами души и сердца старалась вытянуть из него хоть одно ласковое слово, добиться хоть одного веселого взгляда. Зыгмунт шел около нее размеренным шагом светского человека, то ли скучный, то ли раздраженный, во всяком случае, молчаливый и холодный.