Над океаном

Кучеров как-то успел заметить, что по стеклам жутко ползут мокрые, липкие капли, дрожат водяные дорожки. Ух, гад-дость...

Машков, решившись, сорвал замок привязных ремней...

 

...С разлетных площадок, хлопающе свистя винтами, поднимались вертолеты. Ми-8 один за другим отрывались от земли, гоня волнами влажную траву, медленно разворачивались в сиянии включенных фар и, натужно гудя, уходили в рассеивающийся туман — в остатки тумана, увеличивая скорость.

В сером небе набирал высоту Ил-14, везущий молчаливых десантников-спасателей.

На стоянку истребителей зарулил МиГ-23. Завывающе высоко, до звона, взревела турбина — и стихла в длинном свистящем шипении. На стоянку упала тишина, только тонко шумел вращающийся по инерции ротор и вкрадчиво шелестели работяги-гироскопы.

Медленно поднялся прозрачно блеснувший колпак кабины. Летчик глубоко вдохнул сырой, прохладный воздух, откинул голову на подголовник, закрыл глаза, не глядя на механика, быстро приставившего под кабину стремянку, — и замер, вслушиваясь в голоса, перекликающиеся в шлемофоне. Он устал. Очень и очень устал. Но каково же тогда тем ребятам?

Он внимательно слушал. Они справятся. Они обязательно справятся.

 

...В мутных сумерках туманного утра корабль снижался совершенно неощутимо. Кучеров знал, что сейчас на лежащей перед ним, невидимой в тумане земле включены все прожектора, все осветительные и сигнальные установки — на полосу светит все, что может светить.

Коротко зачастили вспышки фар «ила».

— Бли-жний, — быстро прочитал Щербак.

Теперь все — прошли ближний привод! Теперь — посадка. Почему не уходит Царев? Он что, с ума сошел? Он же убьется!

«Уходи! Уходи, я справлюсь, теперь я сам справлюсь — уходи!»

— Уходит! — выкрикнул Машков.

Ил-28 несся (Кучеров в эти туго натянувшиеся мгновения всем телом ощущал скорость, хотя и не видел земли), Ил-28 несся впереди слева строго по прямой, указывая направление посадки, но уже не снижаясь, и ободряюще коротко покачивал крыльями. Царев, не оглядываясь, быстро взмахивал рукой: «Вперед! Вперед!»

Кучеров чувствовал кончиками пальцев, как рассекает туман вытянутый вперед нос машины, как вспарывают мутные клубы голенастые длинные «ноги» шасси, настороженно торчащие из-под брюха неуклонно снижающегося корабля.

Штурман, отстегнув привязные ремни и тем нарушая все приказы и инструкции, лежал на полу, прижавшись лицом к остеклению, и неотрывно смотрел под себя — вперед и вниз. Он знал: если машина подломается при касании (что более чем вероятно!), если она снесет носовую стойку шасси или вылетит на грунт, если... в общем, он будет убит. Гарантированно убит. Тонкие переплеты рам остекления и само стекло — пусть оно и бронестекло — не выдержат удара добрых полста тонн, помноженных на скорость. Но еще он знал, как порой оказываются жизненно важны и полметра — те самые полметра, которые он надеялся выиграть.

Сейчас он пытался понять, действительно ли сносит корабль или начинается «нормальная» галлюцинация. Он нащупал ларинги на горле.

— Командир, — не отводя взгляда, быстро, настороженно спросил он, — командир, нас сносит вправо? Нет?

Кучеров почти облегченно коротко улыбнулся:

— Мне тоже! Значит, есть... Лежишь, Машков?

— А? Н-нет... То есть... Как ты понял?

— Крепче держись, Витька!

Ту-16 чуть откачнулся влево, просев.

Щербак, расставив ноги, подставил руки под подбородок и постарался «заклиниться» как можно прочней среди аппаратуры; Ломтадзе прижался спиной к спинке кресла и расстегнул привязные ремни — ему-то они ни к чему, только помешают в случае чего; Агеев крепко взялся за упоры кресла.

Последние секунды.

Кучеров медленно, всем своим существом ощущая: «Пора!» — медленно потянул назад сектор газа. Ноги немели от напряжения, вдруг заныли зубы — он даже не заметил, когда так крепко сжал их. Ну, где же полоса?..

Ил-28 словно всплывал вверх, размывался белесым светом, растворялся в нем — да где же огни? Неужели мажет? Где огни?!

Он хотел приказать: «Ракету!» — и не успел. Одновременно с призрачно мигнувшей и метнувшейся слева внизу вспышкой острого прожекторного света он услышал — нет, его буквально оглушил крик Машкова.

— Вижу! — оглушительно заорал Машков. — Вправо, командир, вправо! Высота касания... Нет высоты! Земля! — Он, вжавшись лицом в ледяное стекло, вперился в мелькающую прямо под ним, летящую все ближе, все ближе, стремительно несущуюся землю — просто землю, пустую землю! Корабль качнулся, земля заскользила боком, Машков ощутил движение корабля резко вправо, а земля вздымалась навстречу, накатывалась в лицо, Машкова обдало ужасом, он, цепенея, выбросил вперед руки и крепко уперся в рамы, растопырив локти и колени и не сводя немигающих глаз с бешеного струения серой травы, гравия, каких-то бугорков — пустырь?! Метнулась серой змеей бетонная дорожка и пропала, тут же снизу вынеслись ограничительные огни полосы — они, струйно мигая, мчались наискосок; он не успел крикнуть об этом, спасти, предупредить — тяжеленный корабль рывком дернулся на левое крыло, подворачивая к полосе, — Кучеров все видел! Вот она! Вот!