Над пропастью во лжи

Вскоре газеты сообщили о выстреле Ильина. Информации дали мало, но было ясно, что стрелять он хотел не в космонавтов, а в Брежнева. Я горячо и публично одобряла его намерения; солидаризировалась, так сказать. К этому времени мои антисоветские стихи приумножились; таланта в них не прибавилось, но как листовки они смотрелись. Набирая свое тайное общество, я всем встречным и поперечным их давала читать. В ИНЯЗе работали и учились редкие люди: опять никто не донес! Я винила себя и в том, что вовремя не нашла Ильина и не пошла с ним вместе на расстрел. (Я же не знала тогда ничего про психиатрические тюрьмы.) Стихотворение, посвященное Ильину, распространялось по Москве достаточно широко в списках. Его посвящение было не меньшим вызовом, чем сам текст.

СВОБОДА

Юноше (В.Ильину), стрелявшему в Брежнева, посвящается

Свобода плакать в молиться,Высмеивать и отрицать,Свобода жаждою томиться,Свобода жажду утолять.Свобода радости и горя,Свобода сжечь все корабли,

Свобода удалиться в море,Отказываясь от земли.Свобода ниспровергнуть стены,Свобода возвести их вновь,Свобода крови, жгущей вены,На ненависть и на любовь.Свобода истерзаться ложью,Свобода растоптать кумир -По тягостному бездорожью

Побег в неосвещенный мир.Свобода презирать и драться,Свобода действовать и мстить,Рукою дерзкой святотатцаПисать: не верить, не кадить.Свобода в исступленье бояТрадиций разорвать кольцоИ выстрелить с глухой тоскоюВ самодовольное лицо.

Свобода бросить на допросахТем, чье творенье — произвол,В лицо, как склянку купороса,Всю ненависть свою и боль.Свобода в мятеже высокомПод воплей обозленных громУйти, как прожил, — одинокимЕретиком в гордецом.Свобода у стены тюремной,

Повязкой не закрыв лица,Принять рассвета откровеньеВ могучей музыке конца.1969 г.

По этому поводу у Юлия Даниэля есть отличные стихи:

"Хана, дружок мой. Я приехал.Пускай войдут и заберут".

Я ВЫРЫВАЮ ТОМАГАВК ВОЙНЫ

К 19б8 году КГБ уже позволял себе роскошь не карать за мыслепреступления. Оруэлловская классическая ситуация была сильно разбавлена приватной леностью и попустительством. Саблезубая большевистская кисанька наелась, и больше в нее не лезло. Вы могли тихо ненавидеть систему, и ничего. Суть этой тихой и «гуманной» эпохи «застоя» лучше всего выразил прокурор на процессе Сергея Ковалева где-то в семидесятых: «Нам все равно, какие у человека мысли. Главное — это то, чтобы он не высказывал их вслух». Поэтому не пришли и не забрали. Для ареста надо было подсуетиться.

В ИНЯЗе вербовать желающих войти в подпольную организацию было сложно: старшекурсники еще помнили историю Саши Б., выпускника с отделения математической лингвистики, который к августе 1968 года написал обращение-извинение за подлость советского правительства, адресованное чехословацкой общественности, и оставил его, не успев еще передать, в портфеле (кейсов тогда не было) во время практики в «Интуристе». Девочка-сокурсница полезла туда за яблоком, увидела обращение и… передала его ближайшему дежурному гэбисту. Сашу не арестовали. Дело передали в комсомольскую организацию. Его курс (все его приятели), разделявший в основном его взгляды, проголосовал за исключение из комсомола и рекомендацию ректорату отчислить из института (за два месяца до диплома). Разбирательство происходило не в нашем здании, а в помещении переводческого и английского факультетов на Метростроевской. Увидев единодушно поднятые руки, Саша закричал, что он не может больше жить, выбежал на Крымский мост и бросился в воду.