Надсада

Курицин говорил, Белов его слушал. Слушал с плохо скрытым недоверием, потому что Курицин, как ему казалось, только пытается убедить Белова в том, чего не было и нет в самой природе Виктора Николаевича. В то же время он был готов к подобному монологу, потому что и сам был близок к тому, чтобы от чего-то отказаться и, наоборот, – впустить в свою жизнь что-то такое, чего еще недавно сторонился.

«Остапа Бендера несло…» – подумал он, вдруг вспомнив читанный некогда роман Ильфа и Петрова.

– Ты слышишь меня, Степаныч? – напомнил о себе приятель.

– Слышу, дорогой. Слышу и думаю о своем. И хочу сказать вот что: лично я бы хоть сегодня сбежал отсюда куда подальше. Сломя голову сбежал.

– Не понимаю?.. – в глазах Курицина отразилось недоверие. – Не понимаю. Ты же здесь как рыба в воде. Здесь та стихия, в которой ты безошибочно ориентируешься, тебе открыты все двери – власти, бизнеса, человеческих взаимоотношений. И – бежать… Куда? Зачем?

Он замолчал.

Молчал, опустив голову, и Белов.

– Ну ладно, не хочешь говорить – не говори, – сказал через некоторое время Курицин. – Однако ничего подобного я ранее от тебя не слышал.

– Да что там перетирать одно и то же! – с гримасой ненависти на небритом лице неожиданно почти выкрикнул Белов. – Здесь действительно моя стихия, но стихия давно пройденная, как бывает сотни раз пройдена старая таежная тропа. Человеческие взаимоотношения меня интересуют и того меньше, потому что я – вышел из местного люда, и мне он не интересен. Не интересен, потому что слишком прост, наивен, не способен устроить собственную жизнь. Только бизнес меня здесь удерживает и я буду делать деньги всеми доступными мне способами – в силу своих талантов и не вступая в конфликт с законом, а тех, кто попытается мне в этом помешать, буду рвать на куски.

«Однако полезло из тебя, приятель, – неприязненно подумал Курицин. – Ну-ну, послушаем дальше».

– И ты туда же: глаза узрел страдальческие – ну прямо как мой брательник Колька… Твое теперешнее желание сделать здесь жизнь богаче и краше, ежели и в самом деле представить, что ты к этому стремишься, разобьется о все то же равнодушие местного народа, – между тем продолжал Белов о своем. – Хотя, я думаю и даже уверен в этом, ты мне лапшу на уши вешашь. Не к тому ты стремишься и не тем хочешь заниматься. Да бог с тобой.

Как часто бывало с ним, помолчал и добавил:

– Или черт…

Зло усмехнулся, резко сплюнув. Быстро взглянул на Курицина, который в этот момент отвернулся.

– Вот не было меня почти две недели, и что же? Работа фактически встала. Мужичье в загуле. Мастера разводят руками, и только одно слышу: «Степаныч, а я че могу…» «Степаныч, никакого с ними сладу…» Проехал я по поселку, вытащил иных из дому, дал по харе одному, другому, так сегодня утром к отходу вахтовки почти все собрались. Полупьяные, похмельные, ср…, но собрались. Да будь я трижды филантропом, но людей этих переделать не дано никому. А с другой стороны глянуть, то и их можно понять: страну – развалили, твердый заработок – отняли, какие-то социальные гарантии – побоку, так хоть в водке душу отвести.

Белов выговорился и теперь сидел с блуждающими глазами на побагровевшем лице. Во всем его облике чувствовалась какая-то хроническая усталость, какую нельзя снять ни крепкой выпивкой, ни доброй охотой на матерого зверя, ни отдыхом где-нибудь на Канарах. Такая наваливается на человека, когда как бы усыхает душа его. Усыхает от многих страданий, от многих потерь, от невозможности вернуться к изначальному – начать то есть жизнь с чистого листа – так, во всяком случае, показалось Курицину. Потому он еще внимательнее стал вслушиваться в слова, всматриваться в глаза собеседника.

«Что-то здесь не то и не так, – думалось между тем. – Или тебе действительно хвост прищемили, или уж что-то иное, недаром две недели болтался в Иркутске… И чего это надо было столько времени болтаться?..» – изводился в догадках.

* * *

Белов не собирался столько времени пробыть в областном центре – три-четыре дня и не более того. Даже в связи с приездом дочери Леокадии Петровны – Людмилы. Ну, встретил, ну, отдал дань приличия, сводил куда в ресторан женщин и – отвалил в свои присаянские пенаты. Однако он превысил все нормы, какие отпускал себе на подобные поездки.

Белов в первый же вечер пригласил женщин в лучший ресторан Иркутска отужинать, мотивируя свое приглашение тем, что такую встречу надо бы отметить шампанским, тем более что сам выход на люди не представлял для женщин особых хлопот, ведь они и без того собирались принарядиться для домашнего застолья. Имел он при этом и свое соображение, которое состояло в том, что в ресторанном чаду, толкотне, шарканье официантов и разговорах за ближними столами он останется самим собой и внутренняя его скованность мало-помалу сгладится, останется незамеченной и он как бы сохранит собственное мужское достоинство человека самодостаточного и независимого ни от каких чувств.