Наедине с одиночеством. Рассказы

На проспекте, где находился ресторан, между обычными прохожими можно было увидеть людей с карабинами — двух, трех. Наверное, они направлялись к площади, где проходила битва. С виду они скорее походили на праздношатающихся. Их никогда нельзя было встретить на спокойной провинциальной улочке. Тем не менее стрельба у нас слышалась все сильнее. Жители выходили в одно и то же время — седой русский, дама с собачкой склоняла голову в одну сторону, должно быть, прислушивалась. Я видел их из своего окна. Вид у них был немного беспокойный или удивленный, а может, мне просто так казалось. Однако из моего окна на четвертом этаже было видно, как над аллеей, опоясывающей домики, вспыхивали со стороны площади красные огни.

В ресторанчике, обедая или ужиная, клиенты по-прежнему сидели уткнувшись носом в тарелки. Человека с карабином я больше там не видел. Наверное, он был очень занят. Возможно, ранен, или убит, или попал в тюрьму, возможно, отказался от участия в битве, отправился в путешествие, возможно, сказал себе, что это не может привести к чему-либо серьезному, не может объяснить смысл нашего существования. Так думал я. Ничто не могло прояснить тайну. Люди волнуются, действуют, побуждают других к действию, находят в этом прибежище, для них это бегство, как для меня — алкоголь.

Однажды, когда я собирался идти в ресторанчик обедать, я увидел в окно человека, истекающего кровью, — он убегал от трех полицейских. Все они скрылись за углом. На этот раз окна соседних домов отворились. Высунулись головы. Я спустился по лестнице. В конце коридора наша консьержка разговаривала с консьержкой из соседнего подъезда, пожилой женщиной со сморщенным лицом, я ее прежде не видел, но слышал о ней. Подошли супруги-пенсионеры, муж парализованной женщины, седой русский с хлебом. Они взволнованно обсуждали происшедшее. Такого они на нашей улице еще никогда не видели. Консьержка из соседнего подъезда слышала, как полицейские кричали убегавшему человеку: «Стоять!»

— Это вор, — сказал пенсионер.

— А может, революционер, — предположил русский.

— О, вы всюду видите революционеров! Здесь не так, как у вас, это Франция.

— У вас тоже были революции, — возразил русский.

— Да, была одна, — ответил пенсионер, — но давно, в тысяча семьсот восемьдесят девятом году. У нас все поняли, что к чему, это никогда больше не повторится.

Мужчина с сумкой, нагруженной продуктами, полагал что происходит нечто очень необычное.

— А что вы скажете об этих кровавых вспышках и постоянном потрескивании?

— Это даже мешает нам спать, — сказала жена пенсионера.

Мужчина с продуктами пояснил:

— Это выстрелы, я знаю, когда-то я охотился.

Я вмешался в беседу:

— А вспышки, что это такое?

Ни одна из консьержек вспышек не видела.

— Это потому, что вы на первом этаже, — объяснил я, — и окна ваших комнат выходят во двор.

— Все это не по-христиански, — сказала консьержка из соседнего подъезда.

— Конечно! — согласилась с ней наша консьержка.

— Успокойтесь, ничего не будет, — заверила дама с собачкой. — Мне муж говорил.

Собравшиеся разошлись. Я пошел обедать. Завернув за угол, увидел на тротуаре возле ресторанчика четырех мужчин с карабинами на плече — вытянувшись в цепочку, они быстро шли, по направлению к площади и все время осматривались. Было видно, что они готовы защищаться. «От кого?» — подумал я. Двое полицейских, стоявших неподалеку, даже не пошевельнулись. Впрочем, это не их забота, они отвечают за порядок на улице. Я открыл дверь ресторанчика, вошел. Подошел к своему столику. Осмотрелся. Люди обменивались репликами.

— Что-нибудь случилось? — спросил я у официантки, принесшей мне графин с вином.

— Не знаю, не знаю, в газетах ничего не пишут.

— А красные огни, что видны с площади?

Все люди на этой тихой улочке, где никогда ничего не происходит, где ничего не должно происходить, были немного взволнованны. Большая часть ее жителей были стариками и желали лишь одного: спокойно дождаться смерти. Я же постоянно жил в состоянии катастрофы, независимо от того, что происходило вокруг меня. Или скорее то, что происходило там, происходило во мне. Или наоборот. Но лишь теперь я начал отдавать себе в этом отчет.