Наедине с суровой красотой

Я побежала к восточному концу дома, думая о компьютере, стоявшем на моем письменном столе, всего в четырех футах от задней двери. Огонь пока преодолел только около четверти пути и сейчас поджигал гостиную и угрожал кухне. Время еще было. Я могла спасти самое важное. Поэтому и распахнула заднюю дверь.

Второе правило при пожаре – не входить в горящее здание. Но я уже мысленно подсчитывала, какой объем работы может оказаться потерянным: две книги стихов, собрание рассказов и книга эссе, над которой я сейчас работала, бесчисленные заметки и фрагменты – все в моем компьютере. Разумеется, у меня не было ни резервных копий, ни несгораемого шкафчика, ни диска, хранящегося в машине или где-нибудь еще. Мы всегда воображаем, что катастрофы происходят с кем-то другим. Хотя, как было известно всем знакомым, я каждую зиму шепотом, полным содрогания, рассказывала ужасную историю об утраченных рассказах Хемингуэя, мне почему-то казалось, что к катастрофам у меня иммунитет – пусть я и немало пережила их в своей жизни.

Дверь вырвалась из моей руки, и клуб черного дыма вышиб меня с заднего крыльца. Я оступилась, кашляя, и пришла в себя уже на земле в тридцати футах от дома, колотя по ней кулаком и вопя: «Нет! Нет! Нет! Нет!» – словно могла остановить происходящее, словно могла погасить пламя силой руки, колотящей по земле, и волей одной только этой мысли: ПРЕКРАТИ!

Не может быть, чтобы это было на самом деле, конвульсией пронеслось в мозгу. Теперь я уже плакала навзрыд, и огромные, душераздирающие рыдания поднимались из самых глубоких глубин моего тела. Но слез не было – только вырывавшиеся из меня стоны, точно гром – звук, рождающийся в атмосфере, когда сталкиваются на скорости заряженные частицы и стихии.

Теперь я нарушила и третье правило поведения при пожаре: оставила дверь открытой, и холодный горный воздух вливался в дом, подкармливая пламя. Наружу продолжал вырываться черный дым, расстилаясь по сухой зимней земле. Птичьи кормушки были пусты, небо над головой хмурилось тучами. Я побрела прочь, к машине, проехала к дому Чака и Барбары, оставила Элвиса в машине, а сама пошла смотреть на пожар с подъездной дорожки.

На горе воцарилась жуткая тишина. Этакое расчлененное безмолвие. Мир совершенно затих: если не считать непрерывного рева пламени, на все словно наложили печать полного отсутствия звуков. Ни птицы не пели, ни белки не трещали; ни криков, ни собирающейся толпы. Я стояла одна, дожидаясь пожарной машины. Посыпались первые снежинки.

Явился Чак на своем внедорожнике, тоже сигналя клаксоном. Он поволок было к дому пожарный шланг, но к тому времени вентиль на наружной стене уже перестал существовать. Потом он решил съездить на базу добровольной пожарной команды каньона Лефт Хэнд, располагавшуюся в пяти милях от нас.

– Им следовало бы уже быть здесь, – заметил он.

Донна, которая жила примерно в 450 ярдах[6] к западу и была моей единственной соседкой, чей дом находился в пределах видимости от моего, появилась на минуту и снова исчезла, чтобы предупредить остальных соседей, которые могли оказаться дома; она поехала по Крокетт, а потом и по Бриджер – дороге, что была позади нашей. Из-за больших размеров горы и крутизны вершины соседи могли ничего не знать; а в сухую погоду, свойственную концу зимы, искры от пожара обладали способностью быстро распространять огонь. После того как Донна постучала в дверь моего соседа на юге, мужчины, с которым я до последнего времени не была знакома, он раздвинул занавески в задней части своего дома и только тогда заметил пламя, видневшееся между разделявшими нас деревьями. Ни хрена ж себе!

Потом он рассказал мне, что стоял и непонимающе смотрел на пожар, ошеломленный тем, что до него не доносилось ни звука.

Мне почему-то казалось, что к катастрофам у меня иммунитет – пусть я и немало пережила их в своей жизни.

А я тем временем ждала, и мною владело некое чувство, выходящее за рамки беспомощности. Пожар уже проломился в среднюю часть дома, его наступление виделось через окна, как замедленное прохождение огненного поезда через станцию. Каждое окно на длинной северной стороне дома обозначало отдельное помещение: теперь пламя наполняло эркер кухни. Я знала, что массивный фермерский стол, сработанный из цельного дуба, который я так долго берегла, уже горит. Я старалась не думать о вещах, но против воли в моем сознании выскакивали картинки – предметы, которые я собрала благодаря упорному труду и удаче: индонезийское деревянное трюмо – его мне подарили; профессиональный миксер KitchenAid, доставшийся за смешные деньги; три с лишним сотни кулинарных книг, которые я закупала, создавая крупнейшую «бумажную» коллекцию в стране; ортопедический матрас, что выиграла для меня в лотерею моя мать.

Но истинной трагедией была моя потерянная работа. Теперь между пожаром и моим кабинетом стояла только ванная комната. Еще восемь футов.