Дом самого богатого человека в городе, каким является Сай Каммингс, мало отличается от других. Семья Каммингсов построила его тридцать лет назад. В то время это было одинокое строение на краю городка. Осенью и весной приходилось буквально утопать в грязи, чтобы подойти к этому дому. Но теперь вокруг выросли дома, и Сай Каммингс лишен возможности заняться перестройкой и расширением своего жилища.
Некоторые изменения были внесены во внешний облик дома под влиянием жены Каммингса. Люди, знавшие семью Каммингсов, винили ее, модницу из восточных районов страны, женщину с претензией на культуру. Сай — человек с твердым характером, но не модник. Новые парадные двери и рамы несли на себе отпечаток французской моды. В общем, люди говорили, что это странная семья, чудной народ.
В гостиной, стены которой увешаны портретами и картинами в золоченых рамах с изображением ландшафта в темных коричневых тонах, — темные шторы, коричневая мебель, камин. В гостиной собралась семья.
— Этот Дебс снова мутит воду, — говорит Сай Каммингс. (Каждая черточка отчетливо выделяется на его лице, он лысоват, на глазах очки в серебряной оправе.)
— Что такое, дорогой? — спрашивает его жена и снова принимается за вышивание. (Это красивая женщина, с пышной грудью, немного суетливая, в длинном платье.) — Почему он мутит воду?
— А-а, — ворчит Сай. Это его обычная презрительная реакция на замечания любой женщины.
— Вешать надо таких, — говорит по-стариковски дрожащим голосом Айк Каммингс. — Во время войны (гражданской войны) мы обычно схватывали таких, усаживали на кобылу и, ударив лошадь по заду, наблюдали, как она подбрасывает наездника.
Сай, прошуршав газетой, отвечает:
— Вешать их не надо. — Он бросает взгляд на свои руки, глухо смеется. — Эдвард уже пошел спать?
Она поднимает голову, отвечает быстро, нервно:
— Мне кажется — да. Он так сказал. Они с Мэтью сказали, что идут спать. (Мэтью Арнольд Каммингс — младший в семье.)
— Я взгляну.
В детской спальной комнате Мэтью спит, а Эдвард, мальчик семи лет, сидит в углу, протаскивая иголку с ниткой через лоскут материи.
Отец подходит к нему, и тень падает на лицо мальчика.
— Что ты делаешь, малыш?
Ребенок поднимает голову, застыв в испуге.
— Шью. Мама мне разрешила.
— Дай-ка это мне.
Лоскуток и нитки летят в мусорную корзину.
— Подойди сюда, Лиззи.
Мальчик становится свидетелем спора родителей о себе. Спор ведется резким шепотом, чтобы не разбудить спящего малыша.
— Я не допущу, чтобы он вел себя по-бабьи. Ты не должна пичкать его этими книгами, не должна приучать к этим бабьим… штучкам. (Лапта и перчатки для бейсбола пылятся на чердаке.)
— Но я ничего… ничего ему не говорила.
— Разве не ты дала ему шитье?
— Прошу тебя, Сайрус, оставь его.
От пощечины лицо мальчика краснеет. Мальчик сидит на полу, слезы капают ему на колени.
— Ты должен вести себя как мужчина, понял?
Только когда родители уходят, он начинает размышлять над происшедшим. Ведь мать дала ему нитки и сказала, чтобы он потихоньку занялся шитьем.
Служба в церкви закончилась. «Мы все дети господни, плоды его сострадания, призванные стать на земле проводниками божьей добродетели, сеять семена братства и доброжелательства».
— Прекрасная проповедь, — говорит мать.
— Да.
— А он прав? — спрашивает Эдвард.
— Конечно, — отвечает Сайрус. — Только ты должен осторожно воспринимать все. Жизнь — штука не простая. На других никогда не рассчитывай. Добивайся всего сам. Человек человеку волк, вот как в жизни получается.
— Значит, он был не прав, папа.
— Я этого не сказал. Прав он, прав и я. Только в религии ты действуешь так, а в делах — они менее важны — по-другому. И все же это христианский образ действий.
Мать поглаживает его по плечу.
— Это была прекрасная проповедь, Эдвард.
— Почти все в городе меня ненавидят, — говорит Сайрус. — Они ненавидят и тебя, Эдвард. Тебе это полезно знать уже сейчас. Больше всего им ненавистен успех, а ты наверняка преуспеешь. И они, даже не любя тебя, станут лизать тебе сапоги.
Мать с сыном укладывают краски и мольберт, а затем прохладным весенним вечером отправляются в обратный путь после поездки за город.
— Хорошо провел время, Эдди? — Ее голос сейчас, когда они одни, звучит как-то необычайно взволнованно, необычайно тепло.
— Очень, очень хорошо, мама.
— Когда-то давно-давно я мечтала иметь сынишку, отправиться с ним за город и рисовать, вот как мы с тобой. А сейчас давай-ка я научу тебя петь смешную песенку.
— А как выглядит Бостон? — спрашивает он.
— О, это большой город, грязный, холодный. А люди там всегда одеты строго.
— Как папа?
Она смущенно улыбается.
— Да, как папа. Но ты ничего ему не рассказывай о том, что мы делали сегодня.
— А разве мы сделали что-нибудь плохое?
— Нет. А теперь пошли домой. И ничего ему не говори. Это секрет.
Внезапно в нем пробуждается ненависть к ней, и все время, пока они идут обратно в город, он молчит, насупившись. Вечером он рассказывает все отцу и с каким-то наслаждением и страхом слушает, как родители ссорятся потом.