Найти свой остров

Женька плакала дома, рассказывая о своих бедах, а отец ругал Нику – отчего не защищает сестру? На робкие аргументы матери, что Ника не может сидеть около Женьки на уроках, она учится в другом классе, отец рычал, что это дело поправимое, стоит только захотеть. Женька кивала и жаловалась – нет, не хочет эта дура вступаться за нее. И у них с отцом прижилось прозвище для Ники – дура. Это ведь все объясняет, если подумать. Она такая непонятная – это оттого, что дура, разве умные люди могут понять дуру? А они с отцом умные.

Правда, после девятого класса Ника вдруг уехала в Александровск. Бабушка Магда захворала, ухаживать за ней было некому, и все решили, что Ника – самый лучший кандидат на роль сиделки. Папа решил, конечно. Он все всегда решал в их доме: кого казнить, кого миловать… миловать, конечно, ее, Женечку. Обожаемую, единственную и драгоценную девочку, идеальную дочь, а не позор и недоразумение, «первый блин комом». Ника собрала свои немногочисленные пожитки и отбыла в Александровск, а ее комнату тут же переделали под столовую, как давно хотел отец.

Больше Ника в Питер не возвращалась. Где-то там она жила, училась в МГУ – об этом в доме старались не говорить. Когда отец узнал, что Ника собирается подавать на журфак документы, он смеялся и говорил: хоть приемная комиссия повеселится, глядя на нашу дуру! И Женька представила, как Ника приходит на экзамены и принимается нести какую-то околесицу, и строгая приемная комиссия покатывается со смеху, а дура смотрит на них своими идиотскими коровьими глазищами и улыбается.

Но Ника поступила – сразу, сдав все экзамены на пятерки, – и в доме перестали вспоминать о ней. Денег ей, конечно же, не посылали – а зачем, у нее есть стипендия, повышенная! К тому времени отца заставили уйти на пенсию, он засел дома, и мать должна была все делать по распорядку, составленному им. Была бы Ника, она бы тоже выполняла этот распорядок, но она тусовалась где-то в Москве, а Женька, с трудом закончив педучилище, искала службу, на которой не нужно работать. Им всем было не до Ники, а потом вдруг стало известно, что она беременна, мужа у нее нет, и папа ругался, что она их опозорила, и поставил ей ультиматум, а Женька радовалась. Но Ника отчего-то ультиматум отклонила, закончила университет и приехала в Александровск к бабушке Магде – рожать.

Женька отлично помнит тот день, когда они всей семьей явились в Александровск – водворить строптивую корову туда, где ей следует быть. Правда, куда именно, непонятно – в Питере она им не нужна, но отец принял решение: нужно поехать и прекратить это безобразие, пусть что-то делает с ребенком! Мать вздыхала и плакала, а Женька радовалась. Папа заставит дуру сделать так, как хочет он, а это самое главное.

Дверь открыла бабка – крепкая высокая старуха, очень прямая и очень неприветливая. Отец с ходу что-то стал выяснять на повышенных тонах, бабка с минуту слушала его, глядя на них на всех с невероятным презрением, а потом сказала тихо и веско:

– Пошли вон.

Отец, не привыкший к такому обращению, по инерции что-то еще говорил, но Женька чутьем хитрого изворотливого зверька поняла, что ловить им здесь нечего. Старуха все понимает о каждом из них абсолютно правильно – и об отце, несостоявшемся, глуповатом и злобном, и о матери, безвольной тряпке, и о ней, Женьке. Как понимала и раньше. И напрасно папенька добавлял в свой голос раскаты грома – старуха хлопнула дверью перед ними, и воцарилась тишина. Они стояли словно громом пораженные – такого никто не ждал, бабка всегда отличалась хорошими манерами, отец гордился, что его теща, как и жена, – чистокровные польки, но на этот раз Магда показала не манеры, а гонор – тот самый польский гонор, воспетый какими-то там поэтами, и это оказалось очень неприятным открытием, потому что их поездка была напрасной, а отец этого не терпел. Они поехали в роддом, где лежала Ника, она сидела в больничном палисаднике в окружении таких же отвратительно пузатых баб, и что-то они там весело обсуждали. И папа схватил ее за руку, сильно дернул, ее огромный уродливый живот стал виднее в распахнувшейся длинной кофте, накинутой поверх халата, растрепались волосы, и Женьке показалось, что вот сейчас, как в детстве, отец вцепится сестре в косу и ткнет это ненавистное безмятежное лицо в стену, но этого не случилось. Молодой врач в синей пижаме отцепил отца от тонкого запястья Ники и тихо, с ненавистью, процедил:

– Пошли вон.

Это было совсем унизительно, Женька видела, что папа не может вот так просто уйти, и если уйдет, то потеряет последние капли самоуважения – но как не уйти, когда молодой сильный мужик стоит перед ним, заслонив собой пузатую уродину, которая торчала в их семье, как больной зуб, и ничто не могло изменить ее, чтоб жила как люди, а не наперекосяк, в свое удовольствие.