Не зная наверняка, какие из вещей принадлежали Анатолию, а какие Саше, я вынуждена была «шмонать» все подряд, не забывая о возможных потайных местах от пола до потолка.
С тщательностью криминалиста я изучила каждую складку на одежде того и другого, вывернула наизнанку каждый носок и открыла каждый тюбик в их чемоданах, но ничего не нашла. От напряжения вся покрылась потом, поскольку дверь в коридор открыть я не могла, а кондиционер в их купе, похоже, не работал.
У меня уже почти не оставалось времени, когда я заперла последний чемодан, и все это не принесло сколько-нибудь ощутимого результата. Неизученной осталась только невзрачная сумка, с которой Санек ходил в Челябинске за пивом. И я полезла в нее только от безысходности, не надеясь там найти ничего, кроме грязных носков и пустых бутылок.
И действительно обнаружила и то и другое, но, приподняв твердую прокладку на дне сумки, едва не выронила ее из рук от неожиданности: под этой прокладкой плотными рядами лежали прозрачные пакеты с белым порошком. С первого взгляда было понятно, что это КОКАИН!
Но этого же просто не могло быть!
«Зачем японским спецслужбам кокаин? Они что там, все наркоманы? Или у себя в Японии они не могут найти этой гадости?» — думала я.
— Это мел, — произнес голос Бориса Алексеевича за моей спиной, и я все-таки выронила эту проклятую сумку.
У него в руках был какой-то металлический предмет, который я поначалу приняла за пистолет и чуть не выбила ногой, вернее, собиралась сделать, но вовремя сообразила, что это был обычный железнодорожный ключ, с помощью которого он и открыл дверь купе за моей спиной.
— Это мел, — повторил Борис Алексеевич. — И я убедительно прошу вас положить сумку на место.
Он совершенно не напоминал сейчас агента вражеской разведки и говорил совершенно спокойно и доброжелательно.
Я вернула прокладку на место, сложила в сумку в художественном беспорядке носки с бутылками и поставила ее на прежнее место между двумя чемоданами.
— Где он? — убедившись, что в купе все на своих местах, спросил Борис Алексеевич.
— Санек? — уточнила я. — Спит в моей комнате.
— Ну, слава богу, — облегченно вздохнул он. — Он что-нибудь соображает?
— Вряд ли, — ответила я. То же самое я могла сказать сейчас и про себя.
Борис Алексеевич отправился в мое купе и через минуту принес оттуда спящего Александра. Он держал его бережно, как ребенка, боясь потревожить «чуткий» сон.
— Идите к себе и никуда не выходите до моего прихода.
— А вы далеко?
— За его соседом, он немного перебрал в ресторане, — сказал Борис Алексеевич и отошел на несколько шагов, потом вернулся и настойчиво повторил:
— Идите к себе, сейчас я зайду к вам и все объясню.
Хотела бы я видеть себя со стороны в этот момент! А еще лучше сфотографировать скрытой камерой. Я бы сохранила это фото на всю жизнь, а может быть, повесила бы на стену, сопроводив надписью: «Юля-дура».
На то, чтобы принести и уложить на полку Толяна, Борису Алексеевичу потребовалось чуть больше двух минут.
Я не выдержала и вышла встречать его в коридор.
— Пойдемте ко мне, — предложил он. — А кстати, не захватить ли нам коньяк у наших друзей? Им он вряд ли сегодня понадобится, а там, как я заметил, еще почти полбутылки.
Я стояла как зачарованная, и Борис Алексеевич вынужден был повторить предложение:
— Будете пить со мной коньяк?
— Буду, — ответила я, надеясь, что коньяк поможет мне выйти из теперешнего состояния.
Борис Алексеевич открыл передо мной свое купе, пропустил внутрь, а сам вернулся за коньяком.
Разливая коньяк по бокалам — у него, в отличие от Толяна, были в купе бокалы, — он говорил как ни в чем не бывало:
— Замечательный коньяк. А то я сегодня весь вечер водку пил, а ее терпеть не могу.
После этого он поднял свой бокал, посмотрел его на свет и спросил:
— Что вас интересует на этот раз?
Прошлый раз я ответила ему на этот вопрос вопросом. Не стала изменять традиции и на этот раз:
— Кто вы?
Мне очень хотелось услышать простой и конкретный ответ, и именно так он мне и ответил:
— Милиционер.
Я рассмеялась.
— Вас это смешит? — спросил он.
— Меня это радует, — совершенно искренне ответила я. — Давайте поднимем бокалы за нашу милицию! — и выпила свой коньяк почти залпом.
Не знаю, от коньяка или от этого конкретного ответа я почувствовала такое облегчение, что мне захотелось расцеловать этого человека. Так, наверное, хочется расцеловать доктора, который сообщает тебе, что подозрение на рак не подтвердилось. У меня словно камень свалился с плеч, и я улыбалась, как выздоравливающий ребенок.
— Расскажите мне, пожалуйста, все, что можно, — попросила я.
В ответ на мою просьбу он весело рассмеялся.