Накануне

Замкнутый, нелюдимый характер Несвицкого словно бы компенсировал комиссар Кедрин — человек на редкость общительный. К сожалению, он прослужил на корабле недолго, но хорошо запомнился. Невысокого роста, с бородкой, что так необычно для моряков, он был отзывчив и доступен для каждого. В часы отдыха к нему шли все: у кого была личная просьба, кто хотел получить разъяснение о правах семьи на родине, а иной изливал какую-нибудь обиду. И всех надо было выслушать, каждому дать добрый совет. Так что времени для отдыха у Кедрина почти не оставалось. Он как-то посетовал на это.

— А вы держите каюту открытой или отдыхайте в другом месте, — посоветовал я ему, вспомнив бытующую у моряков поговорку: «Если хочешь жить в уюте — отдыхай в чужой каюте». Народу ко мне ходило тоже много, но свою каюту я никогда не закрывал — ни днем, ни ночью. Матросы это знали и без особой надобности не тревожили меня. Кедрин последовал моему совету.

— Ну как дела? — спросил я его на другой день.— Помог мой совет?

— Не годится, — недовольно проворчал он. — Оставив вчера дверь каюты открытой, попытался заснуть. Где там! Кто-то заглянул, увидел меня в постели да так смачно выругался, что я после и про сон забыл. Нет, это не пойдет…

А я до конца остался убежденным: спокойнее все-таки отдыхать в своей каюте с открытой дверью, или… в чужой.

Почти половиной личного состава корабля командовал старший инженер механик Василий Артемьевич Горшков — опытный моряк, долго плававший на торговых судах. Он прибыл на «Червону Украину», когда крейсер еще достраивался, вместе с заводскими инженерами участвовал в монтаже механизмов.

Судьба свела меня с ним, когда я был назначен командиром пятой роты кочегаров. Василий Артемьевич был уже не молод. Ему стукнуло сорок. Но, несмотря на разницу в годах, мы быстро подружились.

Жил В. А. Горшков со всеми мирно, дружно, любил беззлобно пошутить над военными, не считая их настоящими, «солеными» моряками. Только со старшим помощником командира В. А. Горшков никак не мог найти общую точку зрения. Как инженер, он считал самым важным, чтобы каждый старшина и матрос знал механизмы корабля и умел управлять ими, а для старпома не менее важен еще и внешний вид команды; он не выносил появления, на чистой палубе чумазых «духов» из кочегарок.

Василий Артемьевич любил, бывало, съязвить старпому, когда мы собирались в часы досуга в кают-компании. Тут вроде бы не на службе. Особенно часто он читал одно запомнившееся мне стихотворение, посвященное минному крейсеру «Лейтенант Ильин», названному так в честь героя Чесменского сражения (недаром в свое время за него подняла тост сама Екатерина II).

…И год был тысяча семьсот семидесятый; Русский флот помнит до сих пор о бое и о доблестном герое лейтенанте Ильине,кто один в полночной тьме брандер, вспыхнувший огнем, свел с турецким кораблем…

В. А. Горшкову это стихотворение нравилось, и он с увлечением читал его в свободное время.

…Корпус весь его стальной двести тридцать фут длиной, Шириной — на верный глаз — меньше ровно в десять раз…

Дальше в стихотворении говорилось о машинах, что особенно импонировало Горшкову.

Если полный ход им дать, Крейсер может пробежать миль три тысячи с углемнаходящемся на нем…

А вот эти строки он декламировал с особым выражением, чеканя каждое слово:

…Бездейдвудный[1], двухвинтовый,балансирный руль здоровый…

А старпом на нем хреновый…

Правда, читать их Горшков рисковал лишь в отсутствие старпома…

Сколько труда вложил этот скромный человек в наш корабль, пока тот не стал самым быстроходным на Черном море!

А погиб В. А. Горшков нелепо. В годы войны он преподавал в военно-морском инженерном училище в Баку. Пошел однажды с приятелем на охоту и не вернулся. Спохватились поздно. Бросились на поиски и нашли В. А. Горшкова уже мертвым: что-то случилось с сердцем.

Запомнился мне и минер нашего крейсера О. В. Нарбут — уж очень беспокойный человек. Он был талантливым музыкантом — прекрасно играл на скрипке, — но бесталанным, а может, просто невезучим по службе офицером (такие бывают!). То у него что-нибудь не клеилось с параванами[2], то торпеда, посланная в цель, тонула прямо у борта, посылая прощальные пузыри со дна морского.

По тревоге Нарбут обычно появлялся на полубаке, управляя постановкой параванов. Высокий, худой, в просторной рабочей одежде, он выглядел очень комично.

— Что это у вас там за карикатура на баке? — ехидно заметил однажды командующий флотом В. М. Орлов.

Запомнился  один курьез, который, возможно, даже имел отношение к уходу Олега Васильевича с корабля.