Нам здесь жить

Разбуженный другом поутру после грандиозной попойки Петр поморщился, осторожно трогая свою многострадальную голову, из которой, судя по стуку изнутри, отчаянно ломился кто-то неведомый. Сокрушенно разглядев себя в небольшом зеркале, стоящем в прихожей, он уныло подумал, что Дарвин, наверное, прав насчет происхождения людей. Иначе непонятно, почему стоит человеку прилично выпить, как его лицо наутро выглядит столь неприглядно, что рука невольно ищет кирпич. Вывод: атавизм налицо.

– Ну что, Маугли, припух? – осведомился он у своего зеркального двойника и махнул рукой. – Ладно, ладно, молчи. Сам все вижу. Ох, блин! – он помассировал голову, горестно простонав: – Чем упоительней в России вечера, тем утомительней похмелье.

Вообще-то обычно он выглядел превосходно. Такие лица принято называть аристократическими: высокий лоб, тонкий породистый нос, глаза настолько темные, что казались черными. Лишь приглядевшись можно было понять, что на самом деле они карие. Добродушная улыбка демонстрировала не зубы – рекламу дантиста, хоть сейчас в рекламный ролик запускай.

Впрочем, удивляться не приходилось. Метисы – они вообще родятся пригожими. Что уж тогда говорить о Петре, у которого лишь дед по отцу Виктор Хосе Эммануль Сангре был чистокровным испанцем, мальчишкой вывезенным в конце тридцатых из республиканской Испании в СССР. Зато у жены Виктора – одесситки Фаи – кого только не имелось в роду. Да и у их невестки, Гали из Прикарпатья, вышедшей замуж за отца Петра Михаила, родичей разных национальностей тоже было предостаточно.

Сам Сангре порою так и говорил о себе: ходячий интернационал, и называл себя и одесским испанцем, и польским украинцем, и всяко разно. Но называл в шутку, а если всерьез, то по примеру отца считал себя исключительно русским и не раз цитировал его слова: «Русский – это не национальность, это судьба».

…Петр еще раз уныло заглянул в зеркало и, вновь передернувшись от увиденного, мрачно сообщил своему отражению:

– Я тебя не знаю, но на всякий случай умою.

– Ну как ты, живой? – сочувственно поинтересовался возникший в дверях комнаты Улан, с которым они сдружились еще во время учебы в академии МВД.

Был он тоже метисом, хотя в его внешности больше проявилась восточная кровь отца-калмыка. Об этом говорили и резко очерченные скулы, и приплюснутый нос, и низкий лоб. Единственное, что ему досталось от русской мамы – неплохой рост (всего-то сантиметров на пять пониже Сангре) и необычный цвет глубоко посаженных глаз: эдакий ярко-синий, с еле заметной прозеленью, отчетливо заметной в те минуты, когда Улан злился. Впрочем, такое происходило весьма редко. Дабы вывести из себя парня, сдержанного по натуре и с малых лет приученного мачехой к терпению, нужно было сильно постараться.

– С трудом, – поморщился Петр, и передернулся, скривившись. – Бр-р, как мы плохо выглядим, особенно… ты. Кстати, за каким лядом тебе понадобилось тревожить мой чуткий сон, столь трепетный и нежный? Между прочим, в такую рань даже выхухоль с нахухолью не размножаются! И когда ты…

– Какую рань?! – перебил Улан, по опыту зная, что его друг, родившийся и проведший в Одессе первые годы своей жизни, да и позже регулярно приезжавший туда на летние каникулы, может часами рассыпать бисер своих бесчисленных перлов. А потому, если требуется получить ответ на вопрос, то единственный выход – Петра безжалостно прервать. – Уже десять утра, так что полчаса на сборы и по коням. Или мы сегодня к дядьке на кордон не пойдем?

– Ты что?! – возмутился Сангре. – Обязательно пойдем, иначе мне в пять отведенных на тебя суток не уложиться. Только, – он замялся. – Знаешь, похмелье – весьма гадкая болезнь, но имеет одну славную особенность: приятное лечение.

Улан осуждающе крякнул и укоризненно уставился на друга.

– Между прочим, алкоголь в малых дозах безвреден в любом количестве, – торопливо сообщил Петр. – Или ты не веришь, что душа твоего друга жаждет некой микстуры?! Тогда… – Он стал озираться по сторонам, словно ища что-то. Угадав цель его поисков, Улан достал из ящичка аккуратно упакованную в пластмассовый футляр карточную колоду. Увидев ее, Сангре просиял.

– Сохранил… – умиленно расплылся он в широченной улыбке. – А я уж боялся, что… Хотя да, ты человек обязательный. – Он торопливо извлек колоду из футляра и, потасовав, протянул ее другу. – Давай, тащи.

Улан улыбнулся, довольно констатируя в душе, что ни на характер, ни на привычки недавнее пребывание его друга в Нижнетагильской спецколонии, где отбывали свой срок работники правоохранительных органов, совершенно не повлияло.