Наномашины, первоклашка! Том 4 (СИ)

Нас всех распределили. Те, кто по сильнее — тащат тяжёлые ящики. Те, кто мы трое — тащим чё можем. Моему бате и дворецкому ваще холодильник новый приказали переть. Вы бы видели их лица.

— В конце будет полевая кухня! — напоследок добил тренер, — Будет каша, чаи и бутерброды на свежем воздухе.

— Каша?! — почему-то офигел Максим, — Я кашу с садика не ел!

— И что ты ел?.., — спросил Морозов.

— Стейки, лобстеры. Фигню всякую.

Леонид на него снова покосился. Что-то многовато он, кстати, базарит, не замечаете? Хотя, с другой стороны, мы особо вместе и не собирались, всегда подальше держимся. Да и адекватно вроде разговаривает… что нетипично.

Ладно, закроем глаза.

В итоге мы потащили ящики. Нам, трём карапузам, давали самые маленькие, потому что мы, как известно, карапузы. И если поначалу мы тащили нормально и без вопросов, то уже на втором заходе детская задница потребовала приключений.

— А чо там внутри-и-и?.., — заговорчески протянул Максим.

Коробки не запечатаны, легко разворачиваются. Мы их тащим, надрываемся, и даже не знаем, что внутри! Детское любопытство начало брать вверх и… эх, да, мы поддались искушению.

Перетащив под козырёк, где их потом заберут, Максим аккуратно приоткрыл коробки.

— О, конфеты! — удивились мы.

Вафельные какие-то, «Три Мишутки». Про меня что-ль?.. Нифига, а процент кто платить будет?.. И почему три?.. Я один такой…

— Блин, Миш, а если так подумать… — вдруг нахмурился Максим, — Они ведь не часто конфетки едят? Ну, не когда хотят да? Им ведь вон, собирают, значит купить они сами не могут.

— Не знаю… — пробормотал я.

— Нет, — сказал Морозов, — Не часто.

Мы на него глянули. В ответ он не смотрел — лишь с тоской на коробку.

Затем мы переглянулись с Максимом, и я увидел, как в его глазах загорается огонёк.

— А давайте… давайте тоже задонатим! Как в Бравл Старсе, только в реальной жизни! Ща! — он полез в карман и достал оттуда пару барбарисок, — Во. У меня много, а им важно! Конфеты — важно! Пусть покушают. Мама говорит — надо делиться и не быть жопой!

И тогда… Макс аккуратно кладёт барбариски между упаковок.

Я смотрю на него. Смотрю на Морозова. Сердцебиение ускоряется, окатывает какое-то странное чувство.

— Да я… да ты… — не нахожу слов, — Да я тоже так сделаю! Я не жопа!

Сую руку в карман и нащупываю крокант. Всегда со мной, это мой оберег. У меня было четыре конфетки, так что я достал три и положил поверх Максиминых. Он, увидев, что у меня больше, затеснялся своего размера подношений, поэтому полез в штаны и с трудом нарыл ещё две, одна из которых полетела следом.

Я насупился. Ну, крыть нечем — ничья, увы. С последними конфетками мы не расстанемся — сегодня ещё чем-то питаться надо. Я без кроканта не проживу.

Максим голова конечно. Нам же не трудно! А детям вон, приятно. Сердце говорит, что это пусть и слегка бесполезное, но правильное решение. На душе теперь хорошо.

Только вот теперь нам интересно другое.

— А ты ничего не положишь? — посмотрели мы на Морозова.

Глядя на всё это, он даже не удосужился хотя бы одну положить! Что за жадность?

— У меня ничего нет, — ответил мальчик.

— В смысле? — не поняли мы, — Тебе мама не даёт конфеток в школу?

— У меня нет мамы.

— Это как? А как ты тогда родился? Ты не мог родиться без мамы!

— Ну, как-то родился…

— Значит у тебя есть…

— У меня. Нет. Родителей! — он повысил голос, сжал кулаки и посмотрел на нас, — Я сирота, понятно?! Никого. У нас. С сестрой. Нет! И не будет! Нас бросили! И мне нечего положить другим детям, потому что у меня, вот представьте, самого ничего нет!

Мы с Максимом застыли. Повисла тишина, прерываемая лишь тяжёлым дыханием Леонида.

И до меня всё дошло. Только сейчас. Всё, что я подмечал о Морозове, начиная от одежды и до характера — теперь всё это понятно. Родители не учат его манерам. Папа не покупает ему новенькую одежду каждый сезон. Мама не даёт ему конфеток.

Потому что у него нет мамы, и нет папы.

И мы с Максимом — два дебила, оторванные от реальности. Два ребёнка.

Морозов стоял со сжатыми кулаками и глубоко дышал после крика. Он не хотел плакать, по крайней мере не заметно, но по глазам видно — ему обидно и стыдно в таком признаваться. Обидно, что мы его не поймём. Стыдно — что показывает слабость.

Я глянул на свою ладонь. У меня оставалась ещё одна конфетка, я планировал её съесть с чаем. Но…

— На, — протягиваю я, — Мою положи, но от себя.

— Да, и мою! — сказал Максим.

Мы протянули ему барбариску и крокант. Наше сокровище. Нашу главную страсть.

— Мне не нужны ваши подачки, — процедил Леонид.

— Тебе нет. Сироткам да! А иначе, — Максим включил самую детскую, но идеальную тактику, — Иначе я сам ничего не положу! Я… я выкину вообще! Вот. И это будет на твоей совести!

Я ахнул от такой наглости! Выкинуть?! И не положить?! Но потом до меня допёрло, что это очередная его манипуляция. А вот до Морозова не допёрло — он распахнул глаза от шока!

— Всё-ё-ё, ща выкину! — Максим медленно переворачивал руку, — И детям не достанется! И будут плакать! Гро-о-о-омко! Из-за тебя-я-я!

— Л-ладно, ладно! — резко подбежал Морозов, — Ты вообще сумасшедший?