Наперекор судьбе

– Себастьян, как ты можешь говорить такое? Ты самый известный из современных детских писателей.

– Здесь я с тобой поспорю. А как насчет Милна? В любом случае писать детские книжки – это едва ли серьезная работа для взрослого человека.

– Это очень серьезная работа для взрослого человека, – улыбнулась она. – Честно говоря, мне не нравится твоя позиция. Себастьян, что наше издательство делало бы без тебя?

– Нашли бы себе другого автора и…

Их разговор прервал стук в дверь. Это была няня Иззи.

– Да? – коротко бросил ей Себастьян.

– Простите, что потревожила вас, мистер Брук. Через полчаса у Изабеллы урок танцев. А после урока нас пригласили на чай.

– Что ж, очень хорошо. Незачем было меня беспокоить. Полагаю, меня на том чаепитии не ждут?

– Конечно нет, мистер Брук. Я просто подумала, что вы…

– Няня, как вы видите, я занят. Прошу прощения.

Она тихо закрыла дверь. Себастьян хмуро посмотрел на ММ:

– До чего назойливая женщина. Вечно докучает мне какими-то пустяками.

– Для Иззи и танцы, и чай не пустяки. – Приход няни облегчил ММ начало разговора.

– Надо же, и ты употребляешь это смехотворное имя. В устах детей оно еще куда ни шло, но…

ММ набрала в легкие воздуха и спросила:

– Себастьян, я могла бы поговорить с тобой об Изабелле?

– С гораздо большей охотой я вернулся бы к теме, на которой нас прервали, – ответил он, и его лицо сделалось каменным.

– Видишь ли, я знаю… правда, не много… какие чувства ты к ней испытываешь.

– Я так не думаю, – буркнул писатель. – ММ, честное слово, я не хочу начинать разговор на эту тему.

– Я не отниму у тебя много времени. Я хочу тебе кое о чем рассказать. Пожалуйста, просто выслушай меня. – (Себастьян молчал.) – Когда… когда родился Джей, скажу тебе со всей откровенностью, я вовсе не была вне себя от счастья. Я ненавидела состояние беременности. Мне хотелось поскорее выпихнуть из себя это чужеродное тело, которое считала нежелательным вторжением в мою жизнь. Я была вполне уверена, что Джаго не хотел ребенка. Когда я известила его о рождении сына, он не ответил на мое письмо. Я думала, что он погиб, продолжая сердиться на меня за эту беременность и роды. Его жена умерла при родах, и он очень противился самой идее, чтобы у нас был общий ребенок. Надо сказать, и я тоже.

– Ты не сообщила ничего нового. Я это давно знаю.

– Нет, Себастьян, не знаешь. Ты должен меня понять. Я отказывалась даже смотреть на Джея. Мне не хотелось ни брать его на руки, ни кормить. Я требовала, чтобы его унесли с глаз моих долой. Я даже подготовила бумаги для его усыновления другими людьми. Я хотела, чтобы он исчез из моей жизни. Можно сказать, он был символом моего… моего горя. – (Себастьян молчал.) – Так продолжалось, пока Селия… да ты хорошо знаешь эту часть истории… пока Селия не привезла мне письмо Джаго. И тогда я все увидела в ином свете. Оказалось, он хотел ребенка. Он был необычайно горд и счастлив. И мое отношение к Джею немедленно изменилось. Я поняла, что этот ребенок мне нужен. Я сама почувствовала счастье и гордость. И еще я поняла: отвергая Джея, я в определенном смысле отвергала Джаго…

– ММ…

– Прошу тебя, дай мне договорить. Джей стал радостью всей моей жизни. – ММ вдруг покраснела. – Я люблю его сильнее, чем кого-либо. Себастьян, ну почему бы тебе не попытаться хотя бы отчасти принять Изабеллу? Я знаю, какие ужасные чувства ты испытываешь к дочери. И знаю, ты видишь в ней причину смерти Пандоры, но…

– Пожалуйста, уходи, – произнес он и встал. Сказано это было вежливым тоном, но лицо Себастьяна побелело, а его самого сильно трясло. – Естественно, где тебе знать, что и как я чувствую? Могла бы и сама догадаться, какой это ад. И уж для того, чтобы расставить все точки над «i», скажу: я не вижу в этом ребенке причину смерти Пандоры, как ты изволила выразиться. Этот ребенок является такой причиной. И не надо усложнять. Твой… Отец Джея погиб на войне. Событие очень трагическое, но едва ли сопоставимое с тем, что случилось у меня. Должен сказать тебе, ММ, что ты разочаровала меня. Я думал, ты умеешь чувствовать тоньше, чем кто-либо… Не смею тебя задерживать.

Она поднялась, глядя на него и понимая, что достучаться до него – затея безнадежная. И все-таки она ему скажет. Хуже уже не будет.

– Себастьян, а ты никогда не думал, что таким отношением к дочери ты предаешь Пандору?

– Что? Что ты сейчас сказала?

Лицо писателя было настолько белым и перекошенным яростью, что ММ почти не смотрела на него. Его голос дрожал от злости. ММ испытывала почти физический страх, но продолжала говорить:

– А что, по-твоему, чувствовала бы она, видя, что Иззи растет в одиночестве, на зная любви? Что…

– Да как ты смеешь?! – загремел он, и его голос стал похож на рычание разъяренного зверя. – Как ты смеешь говорить мне о Пандоре, о том, как бы она отнеслась и что бы почувствовала? Ты позволяешь себе грубо вторгаться в чужую жизнь. Кто дал тебе право говорить мне подобные вещи?

– Я сожалею, – тихо пробормотала она, – очень сожалею. Я не имела в виду…

– Мне плевать на то, что ты имела в виду!