Наполеон

И море и буря качали наш челн;Я, сонный, был предан всей прихоти волн;И две беспредельно были во мне, —И мной своевольно играли оне.Кругом, как кимвалы, звучали скалы,И ветры свистели и пели валы.Я в хаосе звуков летал оглушен;

Над хаосом звуков носился мой сон.Здесь и далее – Тютчев, «Сон на море»

Сон на море – на «водах многих». – «Воды, которые ты видел, суть люди и народы, и племена, и языки», – говорит Ангел Апокалипсиса. Многие воды Запада – Атлантика, где погибла Атлантида, зашло солнце первого человечества и солнце последнего «человека из Атлантиды» – Наполеона.

Над хаосом звуков носился мой сон,Болезненно-яркий, волшебно-немой,Он веял легко над гремящею тьмой.В лучах огневицы развил он свой мир,Земля зеленела, светился эфир…

Светом более ярким, чем наш, светится эфир; земля зеленеет зеленью более свежею – юностью первого мира, допотопного.

Сады, лабиринты, чертоги, столпы…Древних атлантов титаническое зодчество.И чудился шорох несметной толпы…Я много узнал мне неведомых лиц…Лица иного человечества.Зрел тварей волшебных, таинственных птиц…

Иного творенья тварь.По высям творенья я гордо шагал,И мир подо мною недвижно сиял…Сквозь грезы, как дикий волшебника вой,Лишь слышался грохот пучины морской…

Существо Атлантиды – магия, и существо Наполеона – тоже: он сам вызывает видения сна своего. Это сон всего человечества – начало и конец всемирной истории: Атлантида – Апокалипсис. Вот почему, как великий маг, волшебник, создает он свой сон.

И в тихую область видений и сновВрывалася пена ревущих валов.

Войны, победы, величье, паденье легкими клочьями пены врываются в сон.

«У меня было внутреннее чувство того, что меня ожидает». Люди слепы на будущее – он зряч: знает-помнит его как прошлое. «Зрение есть среднепропорциональное между осязанием и предчувствием», – определяет он эти смутные предчувствия со свойственной уму его математической точностью. «Рука говорит глазу: как ты можешь видеть за две версты, когда я не могу нащупать за два шага? Глаз говорит предчувствию: как ты можешь видеть в будущем, когда я не могу видеть за две версты?»

В самую счастливую минуту жизни, в 1800 году, после Маренго, он говорит: «Со мной ничего не случалось, чего бы я не предвидел, и я один не удивлялся тому, что я сделал. Я угадываю все и в будущем и достигну моей цели». Если цель его – мировое владычество, то он ее не достиг. Путь ясен – цель темна; знает, что и как сделает, но не знает зачем. «Я чувствую, как что-то толкает меня к цели». «Как не поверить в своего рода предназначенье, видя, что часто самые благоприятные последствия происходят для него из событий, которые сначала как будто мешают ему и удаляют от цели. Не похож ли он на человека, которого неодолимая сила ведет, как слепого, за руку?» (Мармон, «Мемуары»). Слепой – ясновидящий:

Свершитель роковой безвестного веленья.

Перед Ватерлоо, ранним утром, на берегу реки Самбры, Наполеон, в сопровождении одного только дежурного генерал-адъютанта, подошел к бивуачному костру, на котором варился картофель в котле; велел себе подать его и начал задумчиво есть. Кончил, произнес, не без видимой грусти, несколько отрывистых слов: «Это недурно… с этим можно прожить везде и всегда… может быть, уже близок час… Фемистокл…» «Генерал-адъютант, от которого я это слышал, – вспоминает Лас-Каз, – говорил мне, что, если бы император победил под Ватерлоо, эти слова исчезли бы из памяти его, как столько других, не оставив в ней никакого следа; но после катастрофы и особенно после того, как прочел слово „Фемистокл“ в знаменитом письме Наполеона к английскому принцу-регенту, он был поражен воспоминанием о самбровском бивуаке и выражение лица, поза, голос императора долго мучили его и все не могли изгладиться из памяти».

«Ваше королевское высочество, я прихожу к вам, чтобы сесть, как Фемистокл, у очага британского народа. Я отдаюсь под защиту его законов, которой прошу у вашего королевского высочества, самого могущественного, постоянного и великодушного из моих врагов», – писал Наполеон из Рошфора английскому принцу-регенту.

Значит, накануне Ватерлоо знал, что сделает в Рошфоре.