Наполеон глазами генерала и дипломата

Дойдя до русских, Дюронель едва успел дать по одному выстрелу из своих пушек и убрать их внутрь каре, как подвергся нападению многочисленной кавалерии и обстрелу из многочисленных артиллерийских орудий. Русская кавалерия тщетно пыталась прорвать наше каре; ее атаки были отражены с большим хладнокровием и отвагой; но неприятельские силы росли и постепенно занимали всю равнину, так что невозможно было дольше откладывать отступление, чтобы не рисковать понапрасну 600 человек из доблестной гвардии, единственного корпуса, который еще сохранил свою выдержку. Дюронель отступал в полном порядке. Хотя он подвергался оживленным атакам и неприятель преследовал его на протяжении целого лье, Дюронель произвел свой маневр не торопясь и сохраняя такой порядок, что кавалерия должна была прекратить свои атаки. Артиллерийский огонь вывел у него из строя несколько человек. Он присоединился к армии как раз в этот момент, когда генерал Латур-Мобур, согласно полученному им приказу, шел к нему на выручку со своим кавалерийским корпусом.

Император обеспокоился, когда выяснилось, что часть его гвардии вступила в бой и отрезана, так как ни одна из посланных им разведок не могла проникнуть к отряду Дюронеля; он был поэтому доволен уже тем, что отряд вернулся; но вскоре он был еще более обрадован, когда прибыл вице-король, которому эта диверсия помогла выйти из боя. Император пригласил к ужину его и генерала Дюронеля, которого он несколько раз в продолжение ужина осыпал похвалами.

Всякого другого полководца удручало бы это событие, которое расстраивало все расчеты его и во всяком случае могло поставить под угрозу все наши отставшие корпуса, если бы у неприятеля была определенная решимость. Но императора не могли одолеть неудачи; чем больше была опасность, тем упорнее он был в своих действиях, и наперекор злосчастной судьбе он решил лучше дать сражение, чем покинуть в беде князя Экмюльского и герцога Эльхингенского[218]

. Он снова послал им те приказы, которые давал уже несколько раз, а именно ускорить свои передвижения. Но была ли дорога свободной? А если приказы и дойдут по назначению, то попадут ли они вовремя?

Император, хотя и ожидал какой-нибудь частичной атаки, не мог объяснить себе русский маневр и не был в состоянии верить тому, что сообщали пленные, а именно, что здесь находится вся армия Кутузова. Он поручил расспросы пленных целому ряду лиц, по-прежнему продолжая думать (как он снова сказал князю Невшательскому, Дюроку и мне), что эта атака была всего лишь маневром корпуса, выделенного Кутузовым с целью остановить наше передвижение или по крайней мере замедлить его, если вообще не удастся нас обмануть, чтобы Кутузов тем временем мог опередить нас и занять позиции в нашем тылу, присоединив к своим силам либо молдавскую армию, либо какие-нибудь из резервов, которыми русские могли располагать в этих местах и которым русский главнокомандующий послал, по-видимому, приказ присоединиться к нему.

– Кутузов не сделал бы ошибки и не стал бы следовать за мной по опустошенной дороге, если бы он не имел какого-нибудь большого плана, – сказал нам император. – Будь у Милорадовича более или менее значительный корпус, он не уступил бы нескольким батальонам молодой гвардии.

Все эти соображения брали верх над сообщениями пленных и даже над собственным желанием императора схватиться, наконец, с неприятелем и путем победы в ожесточенном сражении (а в победе он не сомневался) обеспечить себе спокойствие, необходимое для нашего отступления.

– При том расстоянии, которое отделяет Жюно[219] от арьергарда, – говорил император, – нет возможности оказывать друг другу действительную помощь. Остановиться и поджидать друг друга, когда нечего есть, это значило бы поставить все под угрозу, или, вернее, все погубить, потому что таким путем нельзя было бы добиться желательного результата. Как могли бы мы кормить корпуса, если они перестанут двигаться? Мы стоим здесь 24 часа, и уже все умирают от голода. Если я двинусь на русских, они уйдут; я потерял бы время, а они выиграли бы пространство.

Несмотря на эти рассуждения, гвардии был дан приказ двигаться обратно по Смоленской дороге. Было организовано несколько хороший батарей, и были приняты все меры для того, чтобы 17-го дать сражение. Император решил схватиться с неприятелем, и, хотя в его распоряжении было меньше 25 тысяч человек, он был полон веры в своих старых усачей, которых все время берег именно на случай такого отчаянного дела. Он не сомневался в успехе и верил в свое счастье, как в те дни, когда ему действительно везло.