Наполеон глазами генерала и дипломата

– У Англии, – сказал император, – все покоится на нереальных, воображаемых величинах. Ее кредит зиждется только на доверии, так как он не обеспечен никаким залогом, хотя надо признаться, что английское правительство обладает кое-чем получше такого обеспечения, поскольку богатства частных лиц вливаются в государственную казну. Последовательная система займов, связывающая всегда новые займы с прежними, гарантирует своего рода принудительное доверие на будущее время. Заинтересовывая всех частных собственников в преуспеянии казны, правительство создало для себя кое-что получше реального обеспечения, которого у него не было; оно создало себе таким образом неограниченное обеспечение, соответствующее интересам также и отдельных лиц. Вот почему, – ожесточенно прибавил император, – необходимо упорство. Недалеко то время, когда английскому правительству, быть может, уже не так легко будет делать займы, когда они по крайней мере станут менее крупными; тогда оно не сможет раздавать субсидии, играющие большую роль на континенте, так как во всех государствах, за исключением Франции, отсутствует надежная валюта; кредит и деньги есть только в Лондоне и Париже. Англия в настоящий момент переживает кризис; ее торговля терпит ущерб; Россия, открыв для нее свои порты, несомненно, отсрочивает конечный результат этого недуга, но, поскольку продолжает существовать причина, беда только откладывается. Англия, бесспорно, располагает еще большими средствами, но так как у нее все зиждется на доверии, то самый ничтожный пустяк может парализовать, испортить и даже погубить все, хотя в этой стране есть очень талантливые люди и граждане, проникнутые настоящей любовью к родине.

Император беспрестанно возвращался к разговорам об Англии. Эта тема занимала его больше всего. Как-то раз он сказал мне:

– Европа не видит грозящих ей реальных опасностей: она обращает внимание только на те стеснения, которые причиняет ей морская война; можно подумать, будто вся политика этой несчастной Европы и все ее интересы сводятся к цене бочки сахара. Это жалкое зрелище. А между тем мы дошли именно до этого. Все вопят только против Франции, все замечают только ее армии, как будто угроза со стороны Англии не является повсюду такой же или даже гораздо большей. Разве Гельголланд, Гибралтар, Тарифа[257]

и Мальта не являются английскими цитаделями, которые угрожают торговле всех держав больше, чем Данциг угрожает России? И, однако, если бы я предоставил Европе действовать по ее усмотрению, она отдалась бы Англии. Завтра же Европа отдала бы ей Корфу, а также и Мадеру, так как она уже владеет мысом Доброй Надежды. А между тем со скал Мальты Англия уже господствует над Турцией, а следовательно, над Черным морем и Россией. В Гибралтаре она владеет воротами в Средиземное море. Если бы ей удалось завладеть Корфу, то она стала бы твердой ногой в Греции и сделалась бы даже хозяйкой Адриатики. Это бросается в глаза, а между тем ни Австрия, ни Россия не хотят видеть опасности, которая им грозит. Зависть к Франции сильнее рассудка; никто не хочет быть прозорливым. Если бы не я, то правительства завтра же признали бы за Англией первенство во всем, что ей угодно. Когда все условия торговли будут зависеть от доброй воли лондонского правительства, когда придется есть только свой отечественный сахар и носить чулки и материи только своих собственных фабрик, тогда Петербург, Вена и Берлин заметят существование английской монополии. До тех пор все будут закрывать глаза, лишь бы не признавать, что я отстаиваю всеобщие интересы. Для добросовестных людей это совершенно очевидно, но где у нас добросовестные люди? Политическая слепота Европы – жалкое явление.

В другой раз при разговоре на эту тему зашла речь о рынках сбыта, которые английская торговля уже нашла, о тех, которые она ищет и найдет в испанских колониях, и, наконец, о войне на Пиренейском полуострове.

– Конечно, – сказал император, – лучше было бы покончить войну в Испании, прежде чем броситься в русскую кампанию, хотя по этому вопросу можно еще основательно поспорить. Что касается войны в Испании, то она существует сейчас лишь в виде партизанщины. В тот день, когда англичане будут прогнаны с Пиренейского полуострова, там останутся только шуаны, и нельзя, конечно, очистить от них страну в течение нескольких месяцев. Успокоить эту лихорадку, эту оппозицию новому порядку вещей, возникающую в низших классах, могут только время и действия высших классов, руководимых сильным и мудрым правительством, опирающимся на национальную жандармерию и одновременно на поддержку французских корпусов. Ненависть будет изжита, когда увидят, что мы не приносим в страну ничего, кроме более мудрых и более либеральных законов, лучше отвечающих духу нашего времени, чем старые обычаи, властвовавшие вместе с инквизицией в этой стране.