Наполеон - исчезнувшая битва

- Я несколько раз должен был посадить его в Венсеннский замок! Сначала Шатобриан написал в своей газете... - Император с удовольствием цитирует по памяти: - "Что с того, что Нерон процветает, где-то в империи уже рожден Тацит". Нерон, как всем должно было быть понятно, - я. А Тацит, конечно же... Не обращать внимания на газеты - это то же, что заснуть на краю пропасти. И я позвал к себе Шатобриана и долго слушал его благоплетства. Но не забывал при этом ему польстить. Лесть - отличное средство, чтобы держать в узде господ литераторов... Я сказал Шатобриану: "Как странно - маленькая литература всегда за меня, а великая почему-то против". Он молчал, хотя по лицу было видно - доволен! Тем временем у него сделали тайный обыск и нашли некую рукопись о смерти Бомарше, где были какие-то глупости обо мне, о бегстве короля... - Император, усмехнувшись, посмотрел на меня. - Это можно не записывать. Потом мне передали речь Шатобриана, которую он собирался произнести при вступлении в Академию. Когда я прочел ее, я был краток: "Ему повезло. Будь она произнесена, этого господина непременно пришлось бы отправить в каменный мешок". Но, ценя поэта, я сам занялся правкой его речи. И, конечно же, он отказался ее исправить. И, конечно же, я его не тронул но отправил в ссылку... Однако воздадим ему должное: он много сделал для торжества любимых им Бурбонов. И он воистину великий человек...

Я понял - это надо записывать. Император кивнул. И, вздохнув, прибавил, что вообще-то Шатобриана он очень не любил и что поэт в своих памфлетах против него часто опускался до клеветы.

А вот это записывать было не нужно.

- Но за одну фразу Шатобриана о Фуше и Талейране, - продолжал император, - я все готов ему простить. Когда жалкий король вернулся в Париж, перед его покоями появились мсье Талейран и мсье Фуше. И Шатобриан заметил: "Вот идет порок об руку со злодеянием!"

Это необходимо было записать. Император вновь одобрительно кивнул и пояснил:

- У Шатобриана лучшее перо во Франции. Прочтя наши слова о себе, он не преминет написать и о нас что-то стоящее.

Император, как всегда, думал об Истории.

"Он вернул Богу самую могучую душу, когда-либо вдохнувшую жизнь в глину, из которой лепится человек", - написал Шатобриан после смерти императора.

Император и здесь не ошибся.

Он заговорил о Цезаре, попросил Гурго принести карту из кабинета. И по карте дал несколько ценных советов галлам, как им было лучше выстроить оборону против Цезаря две тысячи лет назад. Жаль, что галлы не могли этого услышать.

Потом он сказал:

- А теперь, господа, идемте в театр.

Сие означало: он будет читать пьесу.

Император читал "Заиру" усыпительным голосом и снова давал советы. На сей раз Вольтеру - как ему было лучше написать последнее действие. Жаль, что и Вольтер в своей могиле не мог этого слышать...

Он кивнул мне, и я записал его советы Вольтеру.

Потом он сравнил "Заиру" с "Тартюфом" и заговорил о Мольере:

- Мир - это воистину великая комедия, где на одного Мольера приходится с десяток Тартюфов. - Он скосил глаза, удостоверился, что я добросовестно записываю, и прибавил: - Но я не поколебался бы запретить постановку этой великой пьесы: там есть несколько сцен, оскорбляющих нравственность.

Это записывать явно не стоило. Я отложил перо. Император кивнул.

Все, кроме меня, после сытного обеда борются с дремотой. Но "салон" нельзя покидать, пока император не скажет обычное: "Который час, господа? Ба! Однако пора спать!" Сегодня император особенно мило

стив. К восторгу присутствующих он глядит на часы Фридриха Великого, стоящие на камине, и говорит:

- Ба! Однако... Пора спать!..

Перед сном камердинер Маршан позвал меня в спальню императора. Потертый ковер на полу, муслиновые занавески на окнах, грубые деревянные стулья и походная кровать с зеленым пологом из его палатки под Аустерлицем. Перед кроватью китайская ширма. На камине серебряная лампа и серебряный таз для умывания. Остатки империи...

В спальне я застал скандального генерала. Император говорил ему, снимая мундир:

- Послушайте, Гурго, вы несносны. Вы действительно спасли мне жизнь в России, вы храбрый солдат и хороший штабной офицер, с вами интересно обсуждать походы Цезаря, но вы несносны!

- Вы окружены льстецами, только их и цените. А этот Лас-Каз, с которым вы неразлучны и позволяете ему записывать за вами... он первый вас и предаст, - сказал Гурго, глядя прямо на меня.

Я собирался ответить, но император предостерегающе поднял руку:

- Это не так, и вы это сами знаете. Но если бы и так... Я люблю полезных мне людей и люблю в той мере, в какой они полезны. Мне нет дела до того, что они думают. Если они впоследствии предадут меня... что ж, они сделают то же, что и многие другие. Род человеческий должен состоять из очень больших негодяев, чтобы оправдать мое мнение о нем.

Он засмеялся. Гурго угрюмо молчал.