Направить в гестапо

— Ты не понимаешь, — ответил Порта. — Этот человек хочет играть по должности, ясно? Для роты. Тут нужно иметь божий дар. Совсем не то, что играть в оркестре. Это каждый может. Играя для нас на фронте, — он сурово взглянул на Клебера, — ты провожаешь людей на смерть, уразумел? Последнее, что кое-кто из нас услышит, это твоя труба понимаешь, что я имею в виду?

Наступило молчание. Порта коснулся того мира, к которому все остальные никакого отношения не имели. Мира, где смерть — всего-навсего привычный, само собой разумеющийся факт, где взрослые мужчины уподобляются детям, когда, сражаясь, переходят из одной жизни в другую.

— Да, понимаю, — ответил Клебер. — Мне раньше в голову не приходило.

— Это не то, что играть на параде, — сказал Порта.

— Да, конечно, ты прав.

— Не то, что на одной из паршивых пирушек Адольфа.

— А что скажешь об этой вещи? — спросил Клебер, неожиданно улыбнувшись. — «Смерть музыканта» «Viva la muerte»[67]

…

Нежно резкий голос трубы жалобно понесся в ночное безмолвие. Он вздымался и понижался, плакал, взды хал, трепетал, повествуя о музыканте, доведшем игрой себя до смерти. Клебер то пригибался к земле под нога ми, то выгибался к небу над головой. Воздух был напоен печалью.

Viva la muerte. Viva la muerte…

— Ладно, — сказал Порта. — Я позабочусь об этом. Ты можешь играть для роты, и значит, будешь.

Они ушли, не сказав ни слова ни полицейскому, ни девушкам.

Через восемь дней полк получил приказ выступать, и, как обычно, в казармах началась лихорадочная деятельность. Замену лейтенанту Ольсену нам еще не прислали. Оберст Хинка собирался взять на себя его обязанности, пока мы не прибудем на фронт. К тому времени должны были непременно прислать кого-то. Но до тех пор оберст нас вполне устраивал. Хинка был предпочтительней какого-то незнакомца, он командовал пятой ротой, пока не получил повышения, и все мы, давно служившие в ней, хорошо его знали.

Перед отправкой наш новый музыкант показал, на что способен. Он играл прощальную фанфару, мы все стояли и слушали:

Adieu, vieille caserne,

Adieu, chambrees puantes…[68]

Мы снова отправлялись в путь. Обратно на фронт. Это всякий раз оказывалось внезапностью. Мы знали, что отъезд неминуем, знали о нем наверняка последние несколько дней, но все равно он застал нас врасплох, и от грустного голоса трубы Клебера во многих загрубелых глотках встали комки.

Эшелон медленно отошел от станции. Он увозил нас из Гамбурга, из Германии снова на фронт. В Монте-Кассино. Тогда мы, конечно, не знали этого, оберст Хинка еще не вскрыл запечатанные приказы. Но ехали туда. В Монте-Кассино.