Напряжение

- Так. - Русинов склонился к Михаилу Николаевичу, перешел на шепот: - Приказано передать: «Марию интересуют яблоки, по сортам. Сколько грузов прибывает за день. Где располагаются «овощные базы» для «шестерки». Количество «скороходов» и новых «невидимок». На «невидимки» обратить особое внимание: чем отличаются от старых, где укрываются…»

Михаил Николаевич кивал, слушая сосредоточенно, иногда вставлял «угу». Вдруг насторожился, подняв голову с болезненной гримасой на лице. Русинов смолк.

- Кто-то вроде по лестнице прошел… Ты сколько здесь пробудешь?

- Еще неделю.

- Крыша есть?

- Найду.

- Сегодня останешься у меня, скоро комендантский час, уйдешь утром. Постелю в соседней комнате. Там холодно, но ничего, переспишь, одеялами накроешься… Как там дела? Рассказывай. Войск много?

- Много, - сказал Русинов, - и все прибывают. Танки, артиллерия, самоходки…

- Ну, значит, в наступление скоро перейдут, слава те господи. - Михаил Николаевич обернулся к темному, закоптелому временем образу, перекрестился. - Скорей бы, скорей… Поцарствовали большевики, будет… Двадцать пять лет без малого… У нас тоже силы собираются, без дела не сидим, так и передай.

Он поднял на колени вещевой мешок, развязал. Пачки денег сложил в нижний ящик комода, за белье, пересыпал в свой мешок махорку; консервы, галеты, отделив небольшую часть Русинову, спрятал в буфет.

- Наговорились? - Женщина появилась в дверях, прижимая к груди на согнутой руке мелко наколотые дощечки.

Загудел огонь в «буржуйке»; пощелкивая, быстро накалилось железо, проступили малиновые пятна.

Сидя на корточках, женщина исподволь посматривала на Русинова испытующе и недобро. Потом поднялась и, заложив руки за спину, бесцеремонно уставилась на него прищуренными глазами. У Русинова похолодело внутри.

- Ты хорошо проверил его? - спросила она мужа. - Мне кажется, я его видела…

- Где? Когда? - резко повернулся к ней Михаил Николаевич.

- Вчера, возле дома энкавэдэ, у Литейного моста.

- У Литейного моста? - угрожающе переспросил он, раздувая ноздри, и - Русинову: - Что ты там делал?

Русинов задержал дыхание, нахмурился, проговорил хладнокровно:

- У какого моста? У Литейного? У вас тут столько мостов, что, думаете, я все их знаю?

- Нет, нет, постой… Как ты к нам шел? По каким улицам?

Меньше всего Русинов предполагал, что ему придется перечислять улицы при таких обстоятельствах. Пригодились упражнения со Степаном. Его слушали с обостренным вниманием, стараясь подметить какую-нибудь неточность, но не нашли.

- Патруль тебя задерживал?

- Нет, обошлось…

- Как же ты тогда очутился на Литейном?

- Значит, никак…

Михаил Николаевич спросил жену:

- Ты точно помнишь, что это был он?

Женщина медленно расстегнула пуговицы ватника тонкими пальцами, сказала с той же неприязнью:

- Не знаю, мне показалось, что видела я его.

«Блефуют. На нервах играют, - вдруг догадался Русинов, внутри все разом расслабилось. - Дешевка!» Сказал грубо Михаилу Николаевичу, кивнув на жену:

- Слушай, она у тебя сама не из энкавэдэ случайно? Или того? - повертел пальцем у виска. - Я эти штучки не люблю, запомни.

- У нас бывали случаи…

- А мне плевать на ваши случаи с высокой горы. - Русинов встал, зевнул широко, раскинул руки.

- Устал? - сказал примирительно Михаил Николаевич. - Сейчас поедим чем бог послал, и отдыхать…

- У тебя найдется какая-нибудь одежонка гражданская?

В холодной, как морозильня, комнате Русинов завернулся с головой и уже засыпал, согретый водянистой овсяной кашей, рюмкой спирта, собственным дыханием и одеялами, когда что-то щелкнуло. Русинов вздрогнул, положил руку на автомат, прислушался сквозь вату мутнеющего сознания. Стук не повторился, было тихо, и он уснул, измученный испытаниями прошедшего дня.

Между тем стукнула щеколда, которую Михаил Николаевич не смог удержать, хотя и старался выйти неслышно.

В пальто и без шапки он выбрался в темень лестницы и, держась за перила, поднялся на последний этаж. Отыскал дверь (она была не заперта); касаясь пальцем стены, прошел по длинному коридору, пахнущему сыростью и нечистотами.

- Тимофей, - негромко позвал он, просунув голову в комнату и вглядываясь с брезгливостью в темноту. - Спишь?

- А?.. Что?.. Ктой-то? - пробормотал голос из угла, где, должно быть, стояла кровать; в другом углу тоже кто-то зашевелился, послышался слабый жалобный стон. - Это ты, Боксер?

- Я… Выдь-ка, покурим…

Человек встал и, опираясь на костыль, заковылял к двери.

- Да оставь ты подпорку! При мне-то хоть не придуривайся.

- Не, нога болит, честно, чего мне придуриваться. Весь день ныла… Табачком разжился?

- Еще жива? - кивнул в сторону комнаты Михаил Николаевич.

- Кончается… Уже в дерьме по уши, я ее не трогаю. Живучая, карга, все ее подружки давно подохли, а эта тянет…

Опершись задом о стол в кухне, продуваемой насквозь, Михаил Николаевич сказал:

- Подставляй руки, - и высыпал пригоршню махорки. (Тимофей понюхал ее, крякнул, проговорив: «Лады!») Я вот зачем пришел…

- Покурить… Ты же говорил, Боксер, что все, амба!