– Тогда ладно, – снова повеселела Мария, – а то Тайга славится своей бескрайностью – сколько людей в ней сгинуло безвозвратно?! – и, видимо успокоившись в этой части своих опасений, она вдруг резко повернулась к своему суженому лицом и, глядя ему прямо в глаза, неожиданно нежным тоном промолвила: – Вань, а ты меня любишь?.. Только сейчас подумала, что за все время пути ты так ни разу и не высказался об этом – лично для меня! – немаловажном вопросе.
– Как же так? – удивился Ковров, расширив глаза и одновременно подняв высоко кверху брови, – я же вроде говорил, что когда мы выпутаемся из этой опаснейшей переделки и вернемся назад в большой город, то я непременно женюсь на тебе.
– Это не ответ, – настаивала молодая особа, нахмурив свои прекрасные брови, и, чуть обиженно вдернув носик, добавила: – Я хочу знать: любишь ты меня или нет? Ведь это же так просто – сказать, что ты к другому человеку чувствуешь.
Возможно, в какой-то степени она была и права, но для славившегося своей угрюмой натурой Ивана, это дело было весьма и весьма затруднительным; наверное, поэтому всякий раз, как только заходил разговор на эту волнующую их тему, он решительно уходил от ответа, всегда находя причины, чтобы ловко сменить тему беседы. Вихрева, давно изучившая скрытный характер своего необщительного, в определенных моментах, возможно даже, и черствого, возлюбленного, никогда не настаивала на том, чтобы он проговорил словами то, что она и так уже знала; однако на этот раз молодая избранница в своем желании была невероятно категорична и намеревалась все же услышать, что чувствует к ней молодой, красивый мужчина, поэтому, когда молчание с его стороны стало до неприличия долгим, снова спросила:
– Так как? Любишь ты меня или нет?
– Конечно, люблю, – простодушно ответил Иван, отводя свои глаза в сторону, нет! Не от того, что говорил подруге неправду, а исключительно в силу своей природной застенчивости, проявляемой только при решении подобных вопросов.
Действительно, этот человек, столько раз стойко смотревший смерти в лицо и прекрасно владевший приемами рукопашного боя, а также всеми видами опасных вооружений, мог с легкостью предаваться сексуальным утехам, но вот в вопросах выражения своих искренних чувств был полнейшим профаном, и вот только сейчас, первый раз за всю свою жизнь, Ковров смог «выдавить» из себя эти два очень значимых слова, так необходимых для любого женского уха и так трудно дававшихся истинно любящим кавалерам.
Для девушки же это была как манна небесная! Немедленно бросившись в объятья дорогого ей человека, она повалила его спиной на землю и, слившись с ним в едином поцелуе, страстном и продолжительном, позабыв обо всем на свете, предоставила любимому поступить подобным же образом… казалось, что ничто уже не сможет разъединить эти два любящих сердца.
Здесь влюбленных друг в друга героев следует ненадолго оставить, предоставив им возможность побыть наедине и насладится интимной близостью, а вернуться к человеку, кардинально не разделяющему их мнение и страстно желающему им обоим погибели. Атаман Борисов, предоставив своим людям время для отдыха, уединился со своей верной подругой; однако его совсем не заботило, что рядом находится молодая, красивая и желанная девушка, просто излучающая здоровье и сексуальность: Виктор Павлович находился во власти завладевшим всем его существом непобедимым чувством «всепожирающей» мести, словно бы сжигающим его теперь изнутри. Он не мог нормально спать уже которую ночь; а в груди его будто бы находился тяжелейший огромный камень, душивший его изнутри и сводивший все его помыслы только лишь к одному: «Убить подлую шлюху!»
Каким образом это произойдет, для него уже не имело значения, главное, это видеть ее растерзанный труп и иметь возможность разорвать его «на клочки, на кусочки, на тряпочки». Эта так неудачно начавшаяся «охота» переходила уже в маниакальную зависимость грозного предводителя всего этого лесного тайного братства; тело его лихорадило, взгляд сделался поистине волчьим, а сам он, словно обезумевший, неотступно шел по следу своей предполагаемой жертвы, и уже ничто не могло остановить этого жестокого, невероятно злобного человека, кроме – разве? – ее кончины либо же собственной гибели.
Все оставшиеся в живых члены преступной группы прекрасно понимали создавшееся положение дел, но противоречить своему жестокому и беспощадному предводителю – даже не смели! – а четко выполняли его безрассудные указания и, если того требовали обстоятельства, безропотно шли на верную смерть и другие связанные с поимкой лишения; лесные бандиты уже давно для себя смирились, что либо победят в этой жестокой схватке они, либо же их уничтожат самих. Страх, конечно же, присутствовал в этих безжалостных, но глупых умах, вместе с тем на него уже никто не старался обращать никакого особенного внимания, и единственное, что их сейчас беспокоило – так это не впасть в немилость своего сурового предводителя.