Народовольцы

И вспыхивает, но в ином, уже тягучем, тоскливом ритме второй дивертисмент: баба запевает песню, что-нибудь вроде: «А в деревне той все дождь, дождь… Когда станешь большая, отдадут тебя замуж…» Эту песню она поет долго, может быть, повторяя ее два раза, до начала монолога прокурора о том, как проходил день убийства царя.

Провинциал. И я говорю, не надо правосудия, пытать их надо, такую отраву изобрести, чтобы тайно в тюрьме наводить и чтобы на теле ничего не оставалось!

Торговка. Горячие с мясом, горячие с мясом!

Западник. Ужасно, ужасно…

Первая девушка. Их повезут, их повезут на черных колесницах, а мы тут… Стыдно, так стыдно, так стыдно…

Вторая девушка. Слушай, у меня письмо Льва Толстого, он обратился к царю, просит помиловать, слушай вот слова его: «Убивая, уничтожая их, нельзя бороться с ними. Не важно их число, а важны их мысли, для того чтобы бороться с ними, надо бороться духовно!»

Сановник. Я понимаю, господа, – грубый рабочий, Тимофей Михайлов, попавший под полное влияние Желябова…

Западник

. Это хорошо показал прокурор.

Сановник. Но Кибальчич, умный, интеллигентный человек…

Западник. Мог бы составить славу российской науки!..

Левый. Все они, господа, натуры исключительные, как хотите, И не часто Россия такую душевную силу, цельность являла, что говорить… (Оглядывается, понизив голос.) Мы здесь на панели глядим, с утра до ночи в компромиссах вязнем, а они… Задумано и исполнено, и злоба наша – ничто им!

Сановник. Пустое! Фанатизм, фанатизм и фанатизм – иного объяснения не нахожу!

Вторая девушка. Слушай, а каков Михайлов?

Первая девушка. Саша?

Вторая девушка.

Нет, Тимофей. Сашу еще в прошлом году арестовали.

Первая девушка. Но почему «Народная воля» писала новому царю? Почему не на фабрики? Мне говорили, на фабриках хотели выступить, право, даже обижались, говорят…

Вторая девушка. Письмом к царю Исполнительный комитет обратился в Европе. Слушай, у меня это письмо, надо в почтовые ящики вложить, поможешь?

13

Улица. Появляется Тимофей Михайлов. Он кого-то ждет. К нему осторожно подходит Мастеровой.

Мастеровой. Тимоха, Тимоха, что ж… бросил нас? В казарму и носа не кажешь! Со студентиками все! Где живешь-то?

Тимофей Михайлов. Сплю где придется, такое теперь мое дело.

Мастеровой.

А ты зайди, от фабрики-то не отплевывайся, в субботу, перед всенощной, ребята темную делают, приказчичек у нас новенький.

Тимофей Михайлов. Не… погодить придется.

Мастеровой. Что ж годить… Не слепой, вижу, где… С Андреем Иванычем… тишина. Затеваете что-то… только ведь и своих забывать… Или ты и не наш теперь, а студентиков, а? А студентики-то бочком ходить стали, не слепой я.

Тимофей Михайлов (в сердцах). Эх, господи, и ты… студентики!.. А ну давай по совести… Одна интеллигентная молодежь подала нам руку помощи, братскую руку свою. У кого сердце заболело от крестьянских стонов? У нее! Кто нас из пучины тянет и жизни себя решает? Она! Да без нее мы животные, без нее у нас в желудке играет, не выше! На всю империю кто кричит? Вопиющие в пустыне – кто? Наш стон их горлом вместе с кровью выходит! Да у нее святых более, чем в Библии… И запомни, что я тебе скажу: она одна, интеллигентная молодежь, неразлучно пойдет с нами до конца! Стыдно мне и грешно тебя слушать… Студентики!

Мастеровой. Тимоха, дорогой, а я что? Я разве… мы разве в дело не годимся?

Тимофей Михайлов. А зачем я пошел… Ты (понижает голос) Степана помнишь, Халтурина?

Мастеровой.

Ну?

Тимофей Михайлов. В Зимнем взрыв – его руки!

Мастеровой. Ну?

Тимофей Михайлов. Вот те и ну! Всю зиму Степан динамит в столярку, в подвал таскал, в подушке хранил, чуть не задохся от газу динамитного, вытерпел… А ты – темную… Царю, брат, темную!

Мастеровой. А я что, я ничего. Только раньше и кружки и прочее что, а сейчас…

Тимофей Михайлов. А сейчас – погодить надо. Как утихнет все, тогда и нам полегчает… такое дело. Пойдем…

Мастеровой. Ну, я пойду, а ребята? Я не против, и я, как Степан, соображу. Но свой резон должен быть, и на фабрике спросят…

Тимофей Михайлов. Что ж спросят? Увидят. И для них, чай…

Уходят.

На авансцене судебный пристав.