Нарцисс и Златоуст

Иногда Златоуст и сам удивлялся, что давно не сбежал отсюда. Жить так, как он сейчас жил, было трудно: быть любимым, но не иметь надежды ни на дозволенное и продолжительное счастье, ни на легкий успех, к которому он уже привык в своих любовных похождениях; жить с вечно распаленными, неутоленными желаниями, к тому же в постоянной опасности. Почему он остался здесь и терпит все это, эти запутанные отношения и чувства? Разве эти переживания, чувства и муки совести не для тех, кто привык к оседлой жизни, кто не ведая тревог сидит в теплой комнате? Разве он, человек без дома и без претензий, не имеет права уклониться от этих нежностей и сложностей и посмеяться над ними? Да, такое право у него есть, и он был глупцом, пытаясь найти здесь нечто вроде родного угла и расплачиваясь за это такой болью и таким душевным смятением. И все же он делал это и страдал, страдал в охотку и втайне был счастлив. Любить так было глупо и тяжело, непросто и утомительно, но это было чудесно. Чудесна была сумрачно-прекрасная печаль этой любви, ее несуразность и безнадежность; прекрасны были эти тревожные ночи без сна; все было чудесно, достойно восхищения — и страдальчески поджатые губы Лидии, и нотки безнадежности и покорности в ее голосе, когда она говорила о своей любви и тревогах. Всего за несколько недель на юном лице Лидии появилась и стала привычной эта печать страдания, которую ему очень хотелось запечатлеть пером на бумаге, и он чувствовал: в эти недели он и сам стал много старше, не умнее, но опытнее, не счастливее, но все же зрелее и душевно богаче. Он больше не был мальчиком.

— Ты не должен печалиться из-за меня, — сказала ему Лидия своим мягким, отрешенным голосом. — Я хочу только одного — чтобы ты был весел и счастлив. Прости, я виновата в твоей печали, я заразила тебя своим страхом и своей скорбью. По ночам мне снятся такие странные сны: будто иду я по пустыне, такой огромной и такой мрачной, что и сказать нельзя, и я все иду и иду по ней и ищу тебя, но тебя там нет, и я знаю, что ты для меня потерян и что я всегда буду идти вот так, одна. Потом, проснувшись, я думаю: как хорошо, как славно, что он еще здесь и что я могу его видеть, быть может, еще несколько недель или дней, но он пока здесь!

Однажды утром Златоуст проснулся с рассветом и остался в постели, погруженный в свои мысли, бессвязные сновидения еще витали вокруг него. Ему снились мать и Нарцисс, эти образы он видел еще отчетливо. Когда он стряхнул с себя остатки сна, ему бросился в глаза какой-то особенный свет, какое-то необычное сияние, проникавшее сквозь маленькое окошко. Он вскочил, подбежал к окну и увидел, что карниз, крыша конюшни, ворота и все вокруг было покрыто первым снегом и отливало синеватой белизной. Разлад между душевным смятением и тихой покорностью зимнего пейзажа ошеломил его: как спокойно и смиренно подчинялись солнцу, ветру, дождю, засухе и снегу нива и лес, холм и луг, с каким достоинством и тихой скорбью несли свою зимнюю ношу клены и ясени! Вот если бы стать таким, как они, научиться у них терпению! В задумчивости он вышел во двор, прошелся по снегу и пощупал его руками, направился к саду и через занесенный снегом забор увидел пригнувшиеся к земле кусты роз.

На завтрак подали мучной суп, все говорили о первом снеге, все — и барышни тоже — уже побывали во дворе. Снег в этом году выпал поздно, уже приближалось Рождество. Рыцарь рассказывал о южных землях, где не бывает снега. Но то, что сделало этот первый зимний день незабываемым для Златоуста, случилось позже, глубокой ночью.

Сестры в этот день поссорились, о чем Златоуст не знал. Ночью, когда стемнело и все в доме затихло, к нему по обыкновению пришла Лидия, забралась в постель и прижалась головой к его груди, чтобы услышать, как бьется его сердце, и утешиться близостью любимого. Она была грустна и растерянна, она боялась, что Юлия выдаст ее, но не решалась рассказать ему, чтобы не огорчить. Она тихо лежала, приникнув к его груди, слушала его ласковый шепот и чувствовала на своих волосах его руку.

Внезапно — прошло еще не так много времени — она страшно испугалась и, широко раскрыв глаза, села на постели. Златоуст испугался не меньше ее, когда увидел, как открывается дверь и появляется какая-то фигура, которую он в страхе не сразу узнал. Только когда она подошла к самой кровати и наклонилась над ней, он с замиранием сердца узнал Юлию. Она сбросила халат, надетый на ночную рубашку, и уронила его на пол. С отчаянным криком, будто ее ударили кинжалом, Лидия снова рухнула в постель и прижалась к Златоусту.

С ноткой иронии и злорадства, но неуверенно Юлия сказала:

— Мне не нравится, когда я остаюсь одна в спальне. Или вы берете меня к себе и мы будем лежать втроем, или я пойду и разбужу отца.

— В таком случае иди сюда, — сказал Златоуст и откинул одеяло. — Ты застудишь ноги.