Нас время учило

Здесь ко многим приходят посетительницы: матери, жены, девушки. К Лазарю приходит пожилая жена, кормит его, а потом они долго молча сидят на койке, прижавшись друг к другу.

Учителя сменяют друг друга. Между перевязками решаю примеры по алгебре, читаю «Слово о полку Игореве». Время идет. Чувствую я себя отлично, но рана упорно не хочет закрываться. На очередном утреннем осмотре ведущий хирург произносит тревожное слово «реампутация».

Нахожу себе занятие — помогать тяжелым. Целые дни катаю коляски, кормлю лежачих, вожу слепых, ношусь с какими-то поручениями. Однажды, пробегая мимо палаты саперов, слышу крик.

Захожу. В углу сгрудились раненые, что-то кричат, возмущаются, а на койке катается весь замотанный, с забинтованной головой человек и страшно кричит. Прибегает сестра, пытается его успокоить, он отталкивает ее замотанными обрубками рук и кричит еще сильнее, еще надрывнее.

Постепенно до меня доходит смысл его слов. Он просит себя убить, требует цианистого калия, он все равно жить не будет, не будет, не будет…

Такого я еще не видел. Спрашиваю, и мне объясняют.

В палату зашли какие-то раненые. Кто, откуда — никто не знает, вся палата слепая. Этот парень в углу — слепой и безрукий — попросил дать закурить. Дали.

Дали папиросу зажженным концом в рот. Пошутили.

Засмеялись и ушли.

Кричащий скатывается с койки и бьется забинтованной головой о железную ножку кровати. Уже две сестры держат его. Прибегает врач, няня. Он с силой отталкивает их ногами. Белые халаты наваливаются на дергающееся тело, укладывают на койку. Слышен приглушенный крик. Сестра убегает в операционную, потом возвращается со шприцем и всаживает его куда-то между белых халатов.

Больной затихает, засыпает.

Врач выгоняет посторонних из палаты…

И еще три эпизода запоминаются мне из московского госпиталя.

…Мишка-офицер, дождавшись ухода врачей, собрался в очередную самоволку. Надел брюки, офицерский китель, начистил хромовый сапог, схватил костыли и весело сказал палате «адью». Какой-то белобрысый парень с койки брякнул со злобной завистью:

— Ишь, еврейская морда, гуляет когда хочет…

Мишка побелел. В два прыжка — два стука подскочил к белобрысому, высоко над головой костыль поднял.

— Хочешь — башку проломлю?

Палата замерла. Белобрысый что-то залопотал, забормотал; Мишка постоял еще немного, а потом, четко печатая костылями, выбежал из палаты. Белобрысый вслед ему длинно и грязно выругался, а потом еще долго ругался, обещая поквитаться.

…Праздник 7 ноября. В госпитале его отмечают торжественно. К нам приходят делегации от фабрик и заводов. В кинозале идут концерты. Приходят пионеры из школы.

Все они в белых рубашках, красные галстуки оживляют вид приевшихся госпитальных стен. Звенят детские голоса, произносятся торжественные, наивные слова, нам преподносят подарки: конфеты, печенье, яблоки. Особенно достается Володе. Он сидит красивый, смущенный, на белой рубашке золотится звездочка на красной муаровой ленточке. А его просто засыпают подарками… Глаза детей смотрят на нас сочувственно и с некоторым испугом.

Где-то мои пионеры детдомовские, мой отряд? Сколько газет я им прочел, сколько мы стихов про героизм учили! А теперь я бы, наверное, рассказал им историю со слепым сапером…

В палату заходит еще какая-то делегация. Впереди руководитель — толстый мужчина в синем шевиотовом костюме.

На стол сыплются бумажные кульки, а толстый в шевиоте привычным движением поднимает руку.

Шум в палате смолкает — будет речь.

— Дорогие товарищи раненые, — произносит мужчина, приглаживает лоснящийся пробор, и с первых слов видно, что он здорово пьян.

— Дорогие защитники Родины! Вы храбро защищали нашу священную землю от фашистских оккупантов…

Он покачивается, слова у него плохо вяжутся, он икает.

— Дорогие вы наши бойцы, — продолжаем он, — поздравляем с двадцать седьмой годовщиной великого Октября… И не горюйте, ребята! Главное в жизни — голову на плечах иметь да руки! — Он протягивает вперед свои красные мясистые ладони и повторяет: — Голову да руки! Руками можно все сделать!

Его дергают за рукав, он кончает речь и сам разносит кульки по койкам.

Хмуро молчит палата. Из двадцати ее обитателей у половины нет какой-нибудь руки, а Колька — без обеих.

— У, сука толстая, — с ненавистью шипит он вслед уходящей делегации и вдруг с криком и слезами топчет кулек. Летят карамельки, сыплется стертое в порошок печенье. Я уговариваю, успокаиваю Кольку. Пионеров быстро выводят из нашей палаты.

И еще одно воспоминание.

Провожают Володю. Его провожает сам начальник госпиталя, полковник медслужбы, политотдел госпиталя. Какие-то офицеры приехали за ним на легковой машине.

Торжественные проводы. Речи. Цветы.