Нас вызывает Таймыр? Записки бродячего повара. Книга вторая

Все мы разом кинулись к входу и устроили «в дверях» настоящую свалку. По долине нашей Фрамки шло небольшое стадо: три быка и четыре важенки. Лев Васильевич, Валера и Эдик не сговариваясь бросились в мужскую палатку за карабинами. Мы с Натальей Ивановной вдвоем с трудом надели на визжащего от возбуждения Фрама ошейник и еле-еле затащили его в женскую палатку (откуда вдруг взялись силы у этого шалопая?!) и там препоручили попечению Люси и Наташи. Тем временем Лев Васильевич и Эдик обули резиновые болотные сапоги, рассовали по карманам патроны и с двух сторон кинулись наперерез оленям. Валера с мелкашкой засел в кухонной палатке на случай, если звери прямиком придут к нам в лагерь. Мы с Натальей Ивановной (я с мелкокалиберной винтовкой, она с наганом — больше у нас никакого оружия нет) полезли вверх по крутой и, к сожалению, сыпучей осыпи, с тем чтобы встретить их (оленей, разумеется), ежели им вздумается пойти верхом. Олени же всех этих приготовлений просто не видели. Они шли, рассыпавшись по нашей долинке, и щипали цветочки и мох. К великому нашему сожалению, нас они так и не заметили и, поднявшись по пологому склону левой гряды, скрылись в соседней лощине. У оленя, как известно, очень слабое зрение, но зато великолепное обоняние. Опасность носом он чует за несколько километров, но здесь ветер дул от оленей к нам, а не наоборот. Если бы олени заметили возле наших палаток какое-нибудь движение, они непременно бросились бы не наутек от нас, а, наоборот, к нам. Всякий зверь более всего боится неясной, неопределенной опасности и спешит разъяснить ее (кстати, в дальнейшем при охоте на оленей мы этим частенько пользовались). Когда опасность понятна, то понятно и как от нее спасаться.

Если бы не огонь охотничьего азарта, ни за какие коврижки я бы по такой осыпи на гору не полез (Наталья Ивановна, я думаю, тоже). На середине склона я, признаться, основательно струхнул (осыпь подо мной непрерывно ехала, кругом торчали острые скалы, сверху и с боков катились на нас здоровенные камни), но спускаться вниз теперь уже было гораздо опасней, чем лезть вверх. И нам с Натальей Ивановной попросту более ничего не оставалось, как забраться на вершину. В довершение всего у моей пятизарядной мелкашки лопнул ремень, и мне пришлось нести оружие не за плечами, а в руках.

И вот мы на вершине, и все нам сверху видно как на ладони. Мы видим Льва Васильевича с карабином в руках, который стоит на гребне невысокого холма и озирается по сторонам в надежде увидеть оленей; Эдик же километрах в трех от нас на четвереньках ползет по невысокому перевалу, полагая встретить за ним оленей. Увидели мы и самих оленей. Они были уже далеко, километрах в двух от Эдика, на равнинной тундре, и направлялись в сторону нашей рыбалки.

— Вот и все, — грустно сказала Наталья Ивановна. — Кина не будет. Оставь свою печаль до будущей весны, как говорится. Дай-ка мне винтовочку.

— Зачем? — обалдело спросил я.

— Надо, — ответила Наталья Ивановна, взяла винтовку и трижды выстрелила в воздух.

Лев Васильевич услышал нас и затем увидел. Мы дали ему знак возвращаться в лагерь. И только тут я понял, что когда лез по осыпи, то здорово подвернул ногу и, может быть, даже потянул связки. Наталья Ивановна ушла навстречу Льву Васильевичу, чтобы он не вздумал больше гоняться за оленями и не тратил попусту силы, а я, опираясь на винтовку, как на костыль, пошел по гребню вперед, чтобы там, где склон положе, спуститься в долину нашей Фрамки.

Ах, сколько раз описывал я уже картины, открывающиеся с перевалов, горных вершин, траверсов. Не удержусь я, видно, от этого и на сей раз. Надо мной совсем низко, кажется, подпрыгни и заденешь рукой, простирается укутанное плотными облаками небо, широкое и тяжелое; подо мной — насколько хватает глаз — на восток и север расстилается бурая тундра, изрезанная серыми извивами рек (вон наша Хутуду-Яму впадает в Мурптаму-Тари, а та — в здоровенную Бикаду), пятнами больших и малых озер, а вон далеко впереди виден край гигантской чаши озера Таймыр и над ним черная громада Быррангов. Ох, Бырранги, аспидно-черные, с отливом в синеву, горы, расцвеченные белыми и голубыми прожилками снежников, с какой-то грязно-серой мутью, кочующей по их вершинам! (В жизни своей не видывал я нигде более такого аспидно-черного цвета.) Верю, ей-богу, верю, что ад располагается именно там, и потому ни один живущий на земле граней, очерченных этими горами, переступать не должен. Таковы поверья долган и нганасан, и уж сколько поколений их родилось, выросло и умерло здесь, но никто никогда за Бырранги не заходил (помните, ни одного туземного географического названия за Быррангами нет). Что же, может, они не так уж и далеки от истины: если тут, на Тулай-Киряке, в июле этакая погодка, то что же говорить о Быррангах, где много выше, где свободно гуляют ураганные ветры, прилетевшие с Северного Ледовитого океана, о горах, где нет ни травки, ни цветочков, ни даже мхов. Б-р-р, представить себе и то страшно, а уж не дай бог попасть туда.